Мы дошли до дверей, и я видел, как она переступила порог и
пошла по вестибюлю. Мне нравилось следить за ее движениями. Она скрылась в
коридоре. Я пошел домой. Ночь была душная, и наверху, в горах, не стихало ни на
минуту. Видны были вспышки на Сан-Габриеле.
Перед «Вилла-Росса» я остановился. Ставни были закрыты, но
внутри еще шумели. Кто-то пел. Я поднялся к себе. Ринальди вошел, когда я
раздевался.
— Агa, — сказал он. — Дело не идет на лад. Бэби в смущении.
— Где вы были?
— На «Вилла-Росса». Очень пользительно для души, бэби. Мы
пели хором. А вы где были?
— Заходил к англичанам.
— Слава богу, что я не спутался с англичанами.
Глава 7
На следующий день, возвращаясь с первого горного поста, я
остановил машину у smistimento, [эвакопункт (итал.)] где раненые и больные
распределялись по их документам и на документах делалась отметка о направлении
в тот или иной госпиталь. Я сам вел машину и остался сидеть у руля, а шофер
понес документы для отметки. День был жаркий, и небо было очень синее и яркое,
а дорога белая и пыльная. Я сидел на высоком сиденье фиата и ни о чем не думал.
Мимо по дороге проходил полк, и я смотрел, как шагают ряды. Люди были разморены
и потны. Некоторые были в стальных касках, но большинство несло их прицепленными
к ранцам. Многим каски были слишком велики и почти накрывали уши. Офицеры все
были в касках, но подобранных по размеру. Это была часть бригады Базиликата. Я
узнал их полосатые, красные с белым, петлицы. Полк уже давно прошел, но мимо
все еще тянулись отставшие, — те, кто не в силах был шагать в ногу со своим
отделением. Они были измучены, все в поту и в пыли. Некоторые казались совсем
больными. Когда последний отставший прошел, на дороге показался еще солдат. Он
шел прихрамывая. Он остановился и сел у дороги. Я вылез и подошел к нему.
— Что с вами?
Он посмотрел на меня, потом встал.
— Я уже иду.
— А в чем дело?
— Все война, ну ее к…
— Что с вашей ногой?
— Не в ноге дело. У меня грыжа.
— Почему же вы идете пешком? — спросил я. — Почему вы не в
госпитале?
— Не пускают. Лейтенант говорит, что я нарочно сбросил
бандаж.
— Покажите мне.
— Она вышла.
— С какой стороны?
— Вот здесь.
Я ощупал его живот.
— Кашляните, — сказал я.
— Как бы от этого не стало хуже. Она уже и так вдвое больше,
чем утром.
— Садитесь в машину, — сказал я. — Когда бумаги моих раненых
будут готовы, я сам отвезу вас и сдам в вашу санитарную часть.
— Он скажет, что я нарочно.
— Тут они не смогут придраться, — сказал я. — Это не рана. У
вас ведь это было и раньше?
— Но я потерял бандаж.
— Вас направят в госпиталь.
— А нельзя мне с вами остаться, tenente?
— Нет, у меня нет на вас документов.
В дверях показался шофер с документами раненых, которых мы
везли.
— Четверых в сто пятый. Двоих в сто тридцать второй, —
сказал он. Это были госпитали на другом берегу.
— Садитесь за руль, — сказал я.
Я помог солдату с грыжей взобраться на сиденье рядом с нами.
— Вы говорите по-английски? — спросил он.
— Да.
— Что вы скажете об этой проклятой войне?
— Скверная штука.
— Еще бы не скверная, черт дери. Еще бы не скверная.
— Вы бывали в Штатах?
— Бывал. В Питтсбурге. Я догадался, что вы американец.
— Разве я плохо говорю по-итальянски?
— Я сразу догадался, что вы американец.
— Еще один американец, — сказал шофер по-итальянски,
взглянув на солдата с грыжей.
— Послушайте, лейтенант. Вы непременно должны меня доставить
в полк?
— Да.
— Штука-то в том, что старший врач знает про мою грыжу. Я
выбросил к черту бандаж, чтобы мне стало хуже и не пришлось опять идти на
передовую.
— Понимаю.
— Может, вы отвезете меня куда-нибудь в другое место?
— Будь мы ближе к фронту, я мог бы сдать вас на первый
медицинский пункт. Но здесь, в тылу, нельзя без документов.
— Если я вернусь, мне сделают операцию, а потом все время
будут держать на передовой.
Я подумал.
— Хотели бы вы все время торчать на передовой? — спросил он.
— Нет.
— О, черт! — сказал он. — Что за мерзость эта война.
— Слушайте, — сказал я. — Выйдите из машины, упадите и
набейте себе шишку на голове, а я на обратном пути захвачу вас и отвезу в
госпиталь. Мы на минуту остановимся, Альдо.
Мы съехали на обочину и остановились. Я помог ему вылезть.
— Здесь вы меня и найдете, лейтенант, — сказал он.
— До свидания, — сказал я. Мы поехали дальше и обогнали полк
приблизительно в миле пути, потом переправились через реку, мутную от талого
снега и быстро бегущую между устоев моста, и дорогой, пересекающей равнину,
добрались до госпиталей, где нужно было сдать раненых. На обратном пути я сам
сидел у руля и быстро гнал пустую машину туда, где ждал солдат из Питтсбурга.
Сначала мы миновали полк, еще более разморенный и двигавшийся еще медленнее;
потом отставших. Потом мы увидели посреди дороги санитарную повозку. Двое
санитаров поднимали солдата с грыжей. Они вернулись за ним. Увидя меня, он
покачал головой. Его каска свалилась, и лоб, у самых волос, был окровавлен. На
носу была содрана кожа, и на кровавую ссадину налипла пыль, и в волосах тоже
была пыль.
— Посмотрите, какая шишка, лейтенант, — закричал он. — Но
ничего не поделаешь. Они вернулись за мной.
