Было уже совсем темно, и длинные лучи прожекторов сновали
над горами. На нашем фронте в ходу были огромные прожекторы, установленные на
грузовиках, и порой, проезжая ночью близ самых позиций, можно было увидеть
такой грузовик, остановившийся в стороне от дороги, офицера, направляющего
свет, и перепуганную команду. Мы прошли заводским двором и остановились у
главного перевязочного пункта. Снаружи над входом был небольшой навес из
зеленых ветвей, и ночной ветер шуршал в темноте высохшими на солнце листьями.
Внутри был свет. Главный врач, сидя на ящике, говорил по телефону. Один из
врачей сказал мне, что атака на час отложена. Он предложил мне коньяку. Я
оглядел длинные столы, инструменты, сверкающие при свете, тазы и бутыли с
притертыми пробками. Гордини стоял за моей спиной. Главный врач отошел от
телефона.
— Сейчас начинается, — сказал он. — Решили не откладывать.
Я выглянул наружу, было темно, и лучи австрийских
прожекторов сновали над горами позади нас. С минуту было тихо, потом все орудия
позади нас открыли огонь.
— Савойя, — сказал главный врач.
— А где обед? — спросил я. Он не слышал. Я повторил.
— Еще не подвезли.
Большой снаряд пролетел и разорвался на заводском дворе. Еще
один разорвался, и в шуме разрыва можно было расслышать более дробный шум от
осколков кирпича и комьев грязи, дождем сыпавшихся вниз.
— Что-нибудь найдется перекусить?
— Есть немного pasta asciutta [блюдо из макарон (итал.)], —
сказал главный врач.
— Давайте что есть.
Главный врач сказал что-то санитару, тот скрылся в глубине
помещения и вынес оттуда металлический таз с холодными макаронами. Я передал
его Гордини.
— Нет ли сыра?
Главный врач ворчливо сказал еще что-то санитару, тот снова
нырнул вглубь и принес четверть круга белого сыра.
— Спасибо, — сказал я.
— Я вам не советую сейчас идти.
Что-то поставили на землю у входа снаружи. Один из
санитаров, которые принесли это, заглянул внутрь.
— Давайте его сюда, — сказал главный врач. — Ну, в чем дело?
Прикажете нам самим выйти и взять его?
Санитары подхватили раненого под руки и за ноги и внесли в
помещение.
— Разрежьте рукав, — сказал главный врач.
Он держал пинцет с куском марли. Остальные два врача сняли
шинели.
— Ступайте, — сказал главный врач санитарам.
— Идемте, tenente, — сказал Гордини.
— Подождите лучше, пока огонь прекратится. — не
оборачиваясь, сказал главный врач.
— Люди голодны, — сказал я.
— Ну, как вам угодно.
Выйдя на заводской двор, мы пустились бежать. У самого
берега разорвался снаряд. Другого мы не слышали, пока вдруг не ударило возле
нас. Мы оба плашмя бросились на землю и в шуме и грохоте разрыва услышали
жужжание осколков и стук падающих кирпичей. Гордини поднялся на ноги и побежал
к блиндажу. Я бежал за ним, держа в руках сыр, весь в кирпичной пыли,
облепившей его гладкую поверхность. В блиндаже три шофера по-прежнему сидели у
стены и курили.
— Ну, вот вам, патриоты, — сказал я.
— Как там машины? — спросил Маньера.
— В порядке, — сказал я.
— Напугались, tenente?
— Есть грех, — сказал я.
Я вынул свой ножик, открыл его, вытер лезвие и соскоблил
верхний слой сыра. Гавуцци протянул мне таз с макаронами.
— Начинайте вы.
— Нет, — сказал я. — Поставьте на пол. Будем есть все
вместе.
— Вилок нет.
— Ну и черт с ними, — сказал я по-английски.
Я разрезал сыр на куски и разложил на макаронах.
— Прошу, — сказал я. Они придвинулись и ждали. Я погрузил
пальцы в макароны и стал тащить. Потянулась клейкая масса.
— Повыше поднимайте, tenente.
Я поднял руку до уровня плеча, и макароны отстали. Я опустил
их в рот, втянул и поймал губами концы, прожевал, потом взял кусочек сыру,
прожевал и запил глотком вина. Вино отдавало ржавым металлом. Я передал флягу
Пассини.
— Дрянь, — сказал я. — Слишком долго оставалось во фляге. Я
вез ее с собой в машине.
Все четверо ели, наклоняя подбородки к самому тазу, откидывая
назад головы, всасывая концы. Я еще раз набрал полный рот, и откусил сыру, и
отпил вина. Снаружи что-то бухнуло, и земля затряслась.
— Четырехсотдвадцатимиллиметровое или миномет, — сказал
Гавуцци.
— В горах такого калибра не бывает, — сказал я.
— У них есть орудия Шкода. Я видел воронки.
— Трехсотпятимиллиметровые.
Мы продолжали есть. Послышался кашель, шипение, как при
пуске паровоза, и потом взрыв, от которого опять затряслась земля.
— Блиндаж не очень глубокий, — сказал Пассини.
— А вот это, должно быть, миномет.
— Точно.
