— Очень хорошо, если вы возьмете наши машины, — сказал я.
— Мы вам возвратим их в полном порядке. — Он выпрямился. —
Ваш шофер очень просил меня с вами сговориться. — Он похлопал Гордини по плечу.
Гордини вздрогнул и улыбнулся. Англичанин легко и бегло заговорил
по-итальянски:
— Ну, все улажено. Я сговорился с твоим tenente. Мы берем
обе ваши машины. Теперь тебе не о чем тревожиться. — Он прервал себя. — Надо
еще как-нибудь устроить, чтобы вас вытащить отсюда. Я сейчас поговорю с
врачами. Мы возьмем вас с собой, когда поедем.
Он направился ко входу, осторожно ступая между ранеными. Я
увидел, как приподнялось одеяло, которым занавешен был вход, стал виден свет, и
он вошел туда.
— Он позаботится о вас, tenente, — сказал Гордини.
— Как вы себя чувствуете, Франко?
— Ничего.
Он сел рядом со мной. В это время одеяло, которым занавешен
был вход на пункт, приподнялось, и оттуда вышли два санитара и с ними высокий
англичанин. Он подвел их ко мне.
— Вот американский tenente, — сказал он по-итальянски.
— Я могу подождать, — сказал я. — Тут есть гораздо более
тяжело раненые. Мне не так уж плохо.
— Ну, ну, ладно, — сказал он, — нечего разыгрывать героя. —
Затем по-итальянски, — поднимайте осторожно, особенно ноги. Ему очень больно.
Это законный сын президента Вильсона.
Они подняли меня и внесли в помещение пункта. На всех столах
оперировали. Маленький главный врач свирепо оглянулся на нас. Он узнал меня и
помахал мне щипцами.
— Ca va bien? [Ну как, ничего? (франц.)]
— Ca va. [Ничего (франц.)]
— Это я его принес, — сказал высокий англичанин
по-итальянски. — Единственный сын американского посла. Он полежит тут, пока вы
сможете им заняться. А потом я в первый же рейс отвезу его. — Он наклонился ко
мне. — Я посмотрю, чтобы вам выправили документы, тогда дело пойдет быстрее. —
Он нагнулся, чтобы пройти в дверь, и вышел. Главный врач разнял щипцы и бросил
их в таз. Я следил за его движениями. Теперь он накладывал повязку. Потом
санитары сняли раненого со стола.
— Давайте мне американского tenente, — сказал один из
врачей.
Меня подняли и положили на стол. Он был твердый и скользкий.
Кругом было много крепких запахов, запахи лекарств и сладкий запах крови. С
меня сняли брюки, и врач стал диктовать фельдшеру-ассистенту, продолжая
работать:
— Множественные поверхностные ранения левого и правого
бедра, левого и правого колена, правой ступни. Глубокие ранения правого колена
и ступни. Рваные раны на голове (он вставил зонд: «Больно?» — «О-о-о, черт!
Да!»), с возможной трещиной черепной кости. Ранен на боевом посту. — Так вас,
по крайней мере, не предадут военно-полевому суду за умышленное
членовредительство, — сказал он. — Хотите глоток коньяку? Как это вас вообще
угораздило? Захотелось покончить жизнь самоубийством? Дайте мне
противостолбнячную сыворотку и пометьте на карточке крестом обе ноги. Так,
спасибо. Сейчас я немножко вычищу, промою и сделаю вам перевязку. У вас
прекрасно свертывается кровь.
Ассистент, поднимая глаза от карточки:
— Чем нанесены ранения?
Врач:
— Чем это вас?
Я, с закрытыми глазами:
— Миной.
Врач, делая что-то, причиняющее острую боль, и разрезая
ткани:
— Вы уверены?
Я, стараясь лежать спокойно и чувствуя, как в животе у меня
вздрагивает, когда скальпель врезается в тело:
— Кажется, так.
Врач, обнаружив что-то, заинтересовавшее его:
— Осколки неприятельской мины. Если хотите, я еще пройду
зондом с этой стороны, но в этом нет надобности. Теперь я здесь смажу и… Что,
жжет? Ну, это пустяки в сравнении с тем, что будет после. Боль еще не началась.
Принесите ему стопку коньяку. Шок притупляет ощущение боли. Но все равно
опасаться нам нечего, если только не будет заражения, а это теперь случается
редко. Как ваша голова?
— О, господи! — сказал я.
— Тогда лучше не пейте много коньяку. Если есть трещина,
может начаться воспаление, а это ни к чему. Что, вот здесь — больно?
Меня бросило в пот.
— О, господи! — сказал я.
— По-видимому, все-таки есть трещина. Я сейчас забинтую, а
вы не вертите головой.
Он начал перевязывать. Руки его двигались очень быстро, и
перевязка выходила тугая и крепкая.
— Ну вот, счастливый путь, и Vive la France! [Да здравствует
Франция! (франц.)]
— Он американец, — сказал другой врач.
— А мне показалось, вы сказали: француз. Он говорит
по-французски, — сказал врач. — Я его знал раньше. Я всегда думал, что он
француз. — Он выпил полстопки коньяку. — Ну, давайте что-нибудь посерьезнее. И
приготовьте еще противостолбнячной сыворотки. — Он помахал мне рукой. Меня
подняли и понесли; одеяло, служившее занавеской, мазнуло меня по лицу.
Фельдшер-ассистент стал возле меня на колени, когда меня уложили.
— Фамилия? — спросил он вполголоса. — Имя? Возраст? Чин?
Место рождения? Какой части? Какого корпуса? — И так далее. — Неприятно, что у
вас и голова задета, tenente. Ho сейчас вам, вероятно, уже лучше. Я вас
отправлю с английской санитарной машиной.
— Мне хорошо, — сказал я. — Очень вам благодарен.
Боль, о которой говорил врач, уже началась, и все
происходящее вокруг потеряло смысл и значение. Немного погодя подъехала
английская машина, меня положили на носилки, потом носилки подняли на уровень
кузова и вдвинули внутрь. Рядом были еще носилки, и на них лежал человек, все
лицо которого было забинтовано, только нос, совсем восковой, торчал из бинтов.
Он тяжело дышал. Еще двое носилок подняли и просунули в ременные лямки наверху.
Высокий шофер-англичанин подошел и заглянул в дверцу.
— Я поеду потихоньку, — сказал он. — Постараюсь не
беспокоить вас. — Я чувствовал, как завели мотор, чувствовал, как шофер
взобрался на переднее сиденье, чувствовал, как он выключил тормоз и дал
скорость. Потом мы тронулись. Я лежал неподвижно и не сопротивлялся боли.
Когда начался подъем, машина сбавила скорость, порой она
останавливалась, порой давала задний ход на повороте, наконец довольно быстро
поехала в гору. Я почувствовал, как что-то стекает сверху. Сначала падали
размеренные и редкие капли, потом полилось струйкой. Я окликнул шофера. Он
остановил машину и обернулся к окошку.
— Что случилось?
