— Ничего, — сказал он. На лице у него выступил пот, и он
кряхтел. Лифт поднимался все выше и наконец остановился. Человек, который
держал мои ноги, отворил дверь и вышел. Мы очутились на площадке. На площадку
выходило несколько дверей с медными ручками. Человек, который держал мои ноги,
нажал кнопку. Мы услышали, как за дверью затрещал звонок. Никто не отозвался.
Потом по лестнице поднялся швейцар.
— Где они все? — спросили санитары.
— Не знаю, — сказал швейцар. — Они спят внизу.
— Позовите кого-нибудь.
Швейцар позвонил, потом постучался, потом отворил дверь и
вошел. Когда он вернулся, за ним шла пожилая женщина в очках. Волосы ее были
растрепаны, и прическа разваливалась, она была в форме сестры милосердия.
— Я не понимаю, — сказала она. — Я не понимаю по-итальянски.
— Я говорю по-английски, — сказал я. — Нужно устроить меня
куда-нибудь.
— Ни одна палата не готова. Мы еще никого не ждали.
Она старалась подобрать волосы и близоруко щурилась на меня.
— Покажите, куда меня положить.
— Не знаю, — сказала она. — Мы никого не ждали. Я не могу
положить вас куда попало.
— Все равно куда, — сказал я. — Затем швейцару
по-итальянски: — Найдите свободную комнату.
— Они все свободны, — сказал швейцар. — Вы здесь первый
раненый. — Он держал фуражку в руке и смотрел на пожилую сестру.
— Да положите вы меня куда-нибудь, ради бога! — боль в
согнутых ногах все усиливалась, и я чувствовал, как она насквозь пронизывает
кость. Швейцар скрылся за дверью вместе с седой сестрой и быстро вернулся.
— Идите за мной, — сказал он. Меня понесли длинным коридором
и внесли в комнату со спущенными шторами. В ней пахло новой мебелью. У стены
стояла кровать, в углу — большой зеркальный шкаф. Меня положили на кровать.
— Я не могу дать простынь, — сказала женщина, — простыни все
заперты.
Я не стал разговаривать с ней.
— У меня в кармане деньги, — сказал я швейцару. — В том,
который застегнут на пуговицу.
Швейцар достал деньги. Оба санитара стояли у постели с
шапками в руках.
— Дайте им обоим по пять лир и пять лир возьмите себе. Мои
бумаги в другом кармане. Можете отдать их сестре.
Санитары взяли под козырек и сказали спасибо.
— До свидания, — сказал я. — Вам тоже большое спасибо.
Они еще раз взяли под козырек и вышли.
— Вот, — сказал я сестре, — это моя карточка и история
болезни.
Женщина взяла бумаги и посмотрела на них сквозь очки. Бумаг
было три, и они были сложены.
— Я не знаю, что делать, — сказала она. — Я не умею читать
по-итальянски. Я ничего не могу сделать без распоряжения врача. — Она
расплакалась и сунула бумаги в карман передника. — Вы американец? — спросила
она сквозь слезы.
— Да. Положите, пожалуйста, бумаги на столик у кровати.
В комнате было полутемно и прохладно. С кровати мне было
видно большое зеркало в шкафу, но не было видно, что в нем отражалось. Швейцар
стоял в ногах кровати. У него было славное лицо, и он казался мне добрым.
— Вы можете идти, — сказал я ему. — И вы тоже, — сказал я
сестре. — Как вас зовут?
— Миссис Уокер.
— Идите, миссис Уокер. Я попытаюсь уснуть.
Я остался один в комнате. В ней было прохладно и не пахло
больницей. Матрац был тугой и удобный, и я лежал не двигаясь, почти не дыша,
радуясь, что боль утихает. Немного погодя мне захотелось пить, и я нашел у
изголовья грушу звонка и позвонил, но никто не явился. Я заснул.
Проснувшись, я огляделся по сторонам. Сквозь ставни проникал
солнечный свет. Я увидел большой гардероб, голые стены и два стула. Мои ноги в
грязных бинтах, как палки, торчали на кровати. Я старался не шевелить ими. Мне
хотелось пить, и я потянулся к звонку и нажал кнопку. Я услышал, как отворилась
дверь, и оглянулся, и увидел сестру, не вчерашнюю, а другую. Она показалась мне
молодой и хорошенькой.
— Доброе утро, — сказал я.
— Доброе утро, — сказала она и подошла к кровати. — Нам не
удалось вызвать доктора. Он уехал на Комо. Мы не знали, что сегодня привезут
кого-нибудь. А что у вас?
— Я ранен. Оба колена и ступни, и голова тоже задета.
— Как вас зовут?
— Генри, Фредерик Генри.
— Я сейчас вас умою. Но повязок мы не можем трогать до прихода
доктора.
— Скажите, мисс Баркли здесь?
— Нет. У нас такой нет.
— Что это за женщина, которая плакала, когда меня привезли?
Сестра рассмеялась.
— Это миссис Уокер. Она дежурила ночью и заснула. Она не
думала, что кого-нибудь привезут.
Разговаривая, она раздевала меня, и когда сняла все, кроме
повязок, то стала меня умывать, очень легко и ловко. Умывание меня очень
освежило. Голова моя была забинтована, но она обмыла везде вокруг бинта.
— Где вы получили ранение?
— На Изонцо, к северу от Плавы.
— Где это?
— К северу от Гориции.
Я видел, что все эти названия ничего не говорят ей.
— Вам очень больно?
Она вложила мне градусник в рот.
— Итальянцы ставят под мышку, — сказал я.
— Не разговаривайте.
Вынув градусник, она посмотрела температуру и сейчас же
стряхнула.
— Какая температура?
— Вам не полагается знать.
— Скажите какая.
— Почти нормальная.
— У меня никогда не поднимается температура. А ведь мои ноги
набиты старым железом.
— То есть как это?
— Там и осколки мины, и старые гвозди, и пружины от матраца,
и всякий хлам.
Она покачала головой и улыбнулась.
— Если б у вас было в ноге хоть одно постороннее тело, оно
дало бы воспаление и у вас поднялась бы температура.
— А вот посмотрим, — сказал я, — увидим, что извлекут при
операции.
Она вышла из комнаты и возвратилась вместе с пожилой
сестрой, которая дежурила ночью. Вдвоем они постелили мне простыни, не поднимая
меня. Это было ново для меня и очень ловко проделано.
