— Не сомневаюсь, что она чудо. Вы можете немножко
подвинуться сюда? Вот так, хорошо. Я вас приведу в порядок к завтраку. — Она
умыла меня с помощью тряпочки, мыла и теплой воды. — Приподнимите руку, —
сказала она. — Вот так, хорошо.
— Нельзя ли, чтоб парикмахер пришел до завтрака?
— Сейчас скажу швейцару. — Она вышла и скоро вернулась. —
Швейцар пошел за ним, — сказала она и опустила тряпочку в таз с водой.
Парикмахер пришел вместе со швейцаром. Это был человек лет
пятидесяти, с подкрученными кверху усами. Мисс Гэйдж кончила свои дела и вышла,
а парикмахер намылил мне щеки и стал брить. Он делал все очень торжественно и
воздерживался от разговора.
— Что же вы молчите? Рассказывайте новости, — сказал я.
— Какие новости?
— Все равно какие. Что слышно в городе?
— Теперь война, — сказал он. — У неприятеля повсюду уши. — Я
оглянулся на него. — Пожалуйста, не вертите головой, — сказал он и продолжал брить.
— Я ничего не скажу.
— Да что с вами такое? — спросил я.
— Я итальянец. Я не вступаю в разговоры с неприятелем.
Я не настаивал. Если он сумасшедший, то чем скорей он уберет
от меня бритву, тем лучше. Один раз я попытался рассмотреть его. — Берегитесь,
— сказал он. — Бритва острая.
Когда он кончил, я уплатил что следовало и прибавил пол-лиры
на чай. Он вернул мне деньги.
— Я не возьму. Я не на фронте. Но я итальянец.
— Убирайтесь к черту!
— С вашего разрешения, — сказал он и завернул свои бритвы в
газету. Он вышел, оставив пять медных монет на столике у кровати. Я позвонил.
Вошла мисс Гэйдж.
— Будьте так добры, пришлите ко мне швейцара.
— Пожалуйста.
Швейцар пришел. Он с трудом удерживался от смеха.
— Что, этот парикмахер сумасшедший?
— Нет, signorino. Он ошибся. Он меня не расслышал, и ему
показалось, будто я сказал, что вы австрийский офицер.
— О, господи, — сказал я.
— Xa-xa-xa, — захохотал швейцар. — Вот потеха! «Только
пошевелись он, говорит, и я бы ему…» — Швейцар провел пальцем по шее. —
Xa-xa-xa! — он никак не мог удержаться от смеха. — А когда я сказал ему, что вы
не австриец! Xa-xa-xa!
— Xa-xa-xa, — сказал я сердито. — Вот была бы потеха, если б
он перерезал мне глотку. Xa-xa-xa.
— Да нет же, signorino. Нет, нет. Он до смерти испугался
австрийца. Xa-xa-xa!
— Xa-xa-xa, — сказал я. — Убирайтесь вон. Он вышел, и мне
было слышно, как он хохочет за дверью. Я услышал чьи-то шаги в коридоре. Я
оглянулся на дверь. Это была Кэтрин Баркли.
Она вошла в комнату и подошла к постели.
— Здравствуйте, милый! — сказала она. Лицо у нее было свежее
и молодое и очень красивое. Я подумал, что никогда не видел такого красивого
лица.
— Здравствуйте! — сказал я. Как только я ее увидел, я понял,
что влюблен в нее. Все во мне перевернулось. Она посмотрела на дверь и увидела,
что никого нет. Тогда она присела на край кровати, наклонилась и поцеловала
меня. Я притянул ее к себе и поцеловал и почувствовал, как бьется ее сердце.
— Милая моя, — сказал я. — Как хорошо, что вы приехали.
— Это было нетрудно. Вот остаться, пожалуй, будет труднее.
— Вы должны остаться, — сказал я. — Вы прелесть. — Я был как
сумасшедший. Мне не верилось, что она действительно здесь, и я крепко прижимал
ее к себе.
* * *
— Не надо, — сказала она. — Вы еще нездоровы.
— Я здоров. Иди ко мне.
— Нет. Вы еще слабы.
— Да. Ничего я не слаб. Иди.
— Вы меня любите?
— Я тебя очень люблю. Я просто с ума схожу. Ну иди же.
— Слышите, как сердце бьется?
— Что мне сердце? Я хочу тебя. Я с ума схожу.
— Вы меня правда любите?
— Перестань говорить об этом. Иди ко мне. Ты слышишь? Иди,
Кэтрин.
— Ну, хорошо, но только на минутку.
— Хорошо, — сказал я. — Закрой дверь.
— Нельзя. Сейчас нельзя.
— Иди. Не говори ничего. Иди ко мне.
* * *
Кэтрин сидела в кресле у кровати. Дверь в коридор была
открыта. Безумие миновало, и мне было так хорошо, как ни разу в жизни.
Она спросила:
— Теперь ты веришь, что я тебя люблю?
— Ты моя дорогая, — сказал я. — Ты останешься здесь. Тебя
никуда не переведут. Я с ума схожу от любви к тебе.
— Мы должны быть страшно осторожны. Мы совсем голову
потеряли. Так нельзя.
— Ночью можно.
— Мы должны быть страшно осторожны. Ты должен быть осторожен
при посторонних.
— Я буду осторожен.
— Ты должен, непременно. Ты хороший. Ты меня любишь, да?
— Не говори об этом. А то я тебя не отпущу.
— Ну, я больше не буду. Ты должен меня отпустить. Мне пора
идти, милый, правда.
— Возвращайся сейчас же.
— Я вернусь, как только можно будет.
— До свидания.
— До свидания, хороший мой.
Она вышла. Видит бог, я не хотел влюбляться в нее. Я ни в
кого не хотел влюбляться. Но, видит бог, я влюбился и лежал на кровати в
миланском госпитале, и всякие мысли кружились у меня в голове, и мне было
удивительно хорошо, и наконец в комнату вошла мисс Гэйдж.
— Доктор приезжает, — сказала она. — Он звонил с Комо.
— Когда он будет здесь?
— Он приедет вечером.
Глава 15
До вечера ничего не произошло. Доктор был тихий, худенький
человечек, которого война, казалось, выбила из колеи. С деликатным и утонченным
отвращением он извлек из моего бедра несколько мелких стальных осколков. Он
применил местную анестезию, или, как он говорил, «замораживание», от которого
ткани одеревенели и боль не чувствовалась, пока зонд, скальпель или ланцет не
проникали глубже замороженного слоя. Можно было точно определить, где этот слой
кончается, и вскоре деликатность доктора истощилась, и он сказал, что лучше
прибегнуть к рентгену. Зондирование ничего не дает, сказал он.
