— Нет, для генерала я слишком мало знаю. Генерал должен
знать чертову гибель всяких вещей. Молодчики вроде вас всегда воображают, что
война — пустое дело. У вас бы смекалки не хватило даже для капрала.
— Слава богу, мне этого и не нужно, — сказал Симмонс.
— Может, еще понадобится. Вот как призовут всех таких
лежебок… Ах, черт, хотел бы я, чтобы вы оба попали ко мне во взвод. И Мак тоже.
Я бы сделал вас своим вестовым, Мак.
— Вы славный малый, Этторе, — сказал Мак. — Но боюсь, что вы
милитарист.
— Я буду полковником еще до окончания войны, — сказал
Этторе.
— Если только вас не убьют раньше.
— Не убьют. — Он дотронулся большим и указательным пальцами
до звездочек на воротнике. — Видали, что я сделал? Всегда нужно дотронуться до
звездочек, когда кто-нибудь говорит о смерти на войне.
— Ну, пошли, Сим, — сказал Саундерс, вставая.
— Поехали.
— До свидания, — сказал я. — Мне тоже пора. — Часы в баре
показывали без четверти шесть. — Ciao, Этторе.
— Ciao, Фред, — сказал Этторе. — Это здорово, что вы получите
серебряную медаль.
— Не знаю, получу ли.
— Наверняка получите, Фред. Я слышал, что вы наверняка
получите ее.
— Ну, до свидания, — сказал я. — Смотрите не попадите в
беду, Этторе.
— Не беспокойтесь обо мне. Я не пью и не шляюсь. Я не
забулдыга и не бабник. Я знаю, что хорошо и что плохо.
— До свидания, — сказал я. — Я рад, что вас произведут в
капитаны.
— Мне не придется ждать производства. Я стану капитаном за
боевые заслуги. Вы же знаете. Три звездочки со скрещенными шпагами и короной
сверху. Вот это я и есть.
— Всего хорошего.
— Всего хорошего. Когда вы возвращаетесь на фронт?
— Теперь уже скоро.
— Ну, еще увидимся.
— До свидания.
— До свидания. Не хворайте.
Я пошел переулком, откуда через проходной двор можно было
выйти к госпиталю. Этторе было двадцать три года. Он вырос у дяди в
Сан-Франциско и только что приехал погостить к родителям в Турин, когда
объявили войну. У него была сестра, которая вместе с ним воспитывалась у
американского дяди и в этом году должна была окончить педагогический колледж.
Он был из тех стандартизованных героев, которые на всех нагоняют скуку. Кэтрин
его терпеть не могла.
— У нас тоже есть герои, — говорила она, — но знаешь, милый,
они обычно гораздо тише.
— Мне он не мешает.
— Мне тоже, но уж очень он тщеславный, и потом, он на меня
нагоняет скуку, скуку, скуку.
— Он и на меня нагоняет скуку.
— Ты это для меня говоришь, милый. Но это ни к чему. Можно
представить себе его на фронте, и, наверно, он там делает свое дело, но я таких
мальчишек не выношу.
— Ну, и не стоит обращать на него внимание.
— Это ты опять для меня говоришь, и я буду стараться, чтоб
он мне нравился, но, право же, он противный, противный мальчишка.
— Он сегодня говорил, что будет капитаном.
— Как хорошо! — сказала Кэтрин. — Он, наверно, очень
доволен.
— Ты бы хотела, чтоб у меня был чин повыше?
— Нет, милый. Я только хочу, чтобы у тебя был такой чин,
чтобы нас пускали в хорошие рестораны.
— Для этого у меня достаточно высокий чин.
— У тебя прекрасный чин. Я вовсе не хочу, чтоб у тебя был
более высокий чин. Это могло бы вскружить тебе голову. Ах, милый, я так рада,
что ты не тщеславный. Я бы все равно вышла за тебя, даже если б ты был тщеславный,
но это так спокойно, когда муж не тщеславный.
Мы тихо разговаривали, сидя на балконе. Луне пора было
взойти, но над городом был туман, и она не взошла, и спустя немного времени
начало моросить, и мы вошли в комнату. Туман перешел в дождь, и спустя немного
дождь полил — очень сильно, и мы слышали, как он барабанит по крыше. Я встал и
подошел к двери, чтобы посмотреть, не заливает ли в комнату, но оказалось, что
нет, и я оставил дверь открытой.
— Кого ты еще видел? — спросила Кэтрин.
— Мистера и миссис Мейерс.
— Странная они пара.
— Говорят, на родине он сидел в тюрьме. Его выпустили, чтоб
он мог умереть на свободе.
— И с тех пор он счастливо живет в Милане?
— Не знаю, счастливо ли.
— Достаточно счастливо после тюрьмы, надо полагать.
— Она собирается сюда с подарками.
— Она привозит великолепные подарки. Ты, конечно, тоже ее
милый мальчик?
— А как же.
— Вы все ее милые мальчики, — сказала Кэтрин. — Она особенно
любит милых мальчиков. Слышишь — дождь.
— Сильный дождь.
— А ты меня никогда не разлюбишь?
— Нет.
— И это ничего, что дождь?
— Ничего.
— Как хорошо. А то я боюсь дождя.
— Почему?
Меня клонило ко сну. За окном упорно лил дождь.
— Не знаю, милый. Я всегда боялась дождя.
— Я люблю дождь.
— Я люблю гулять под дождем. Но для любви это плохая
примета.
— Я тебя всегда буду любить.
— Я тебя буду любить в дождь, и в снег, и в град, и… что еще
бывает?
— Не знаю. Мне что-то спать хочется.
— Спи, милый, а я буду любить тебя, что бы ни было.
— Ты в самом деле боишься дождя?
— Когда я с тобой, нет.
— Почему ты боишься?
— Не знаю.
— Скажи.
— Не заставляй меня.
— Скажи.
— Нет.
— Скажи.
— Ну, хорошо. Я боюсь дождя, потому что иногда мне кажется,
что я умру в дождь.
— Что ты!
— А иногда мне кажется, что ты умрешь.
— Вот это больше похоже на правду.
— Вовсе нет, милый. Потому что я могу тебя уберечь. Я знаю,
что могу. Но себе ничем не поможешь.
