Мисс Гэйдж взглянула. Мне дали зеркало, чтобы и я мог
взглянуть. Белки глаз были желтые, это была желтуха. Я проболел две недели.
Из-за этого сорвался мой отпуск, который мы собирались провести вместе. Мы
хотели поехать в Палланцу на Лаго-Маджоре. Там хорошо осенью, когда начинают
желтеть листья. Есть где погулять, и в озере можно ловить форель. Там было бы
лучше, чем в Стрезе, потому что в Палланпе народу меньше. В Стрезу так удобно
ездить из Милана, что там всегда полно знакомых. Близ Палланцы есть очень
славные деревушки, и на гребной лодке можно добираться до рыбачьих островов, а
на самом большом острове есть ресторан. Но нам не пришлось поехать.
Как-то, когда я лежал больной желтухой, мисс Ван-Кампен
вошла в комнату, распахнула дверцы гардероба и увидела пустые бутылки. Я только
что послал швейцара вынести целую охапку бутылок, и, наверно, она видела, как
он выходил с ними, и пришла посмотреть, нет ли еще. Больше всего было бутылок
из-под вермута, бутылок из-под марсалы, бутылок из-под капри, пустых фляг
из-под кьянти и несколько бутылок было из-под коньяка. Швейцар унес самые
большие бутылки, те, в которых был вермут, и оплетенные соломой фляги из-под
кьянти, а бутылки из-под коньяка он оставил напоследок. Те бутылки, которые
нашла мисс Ван-Кампен, были из-под коньяка, и одна бутылка, в виде медведя,
была из-под кюммеля. Бутылка-медведь привела мисс Ван-Кампен в особенную
ярость. Она взяла ее в руки. Медведь сидел на задних лапах, подняв передние, в
его стеклянной голове была пробка, а ко дну пристало несколько липких
кристалликов. Я засмеялся.
— Тут был кюммель, — сказал я. — Самый лучший кюммель
продают в таких бутылках-медведях. Его привозят из России.
— Это все бутылки из-под коньяка, если не ошибаюсь? —
спросила мисс Ван-Кампен.
— Мне отсюда не видно, — сказал я. — Но по всей вероятности
— да.
— Сколько времени это продолжается?
— Я сам покупал их и приносил сюда, — сказал я. — Меня часто
навещали итальянские офицеры, и я держал коньяк, чтоб угощать их.
— Но сами вы не пили?
— Сам тоже пил.
— Коньяк! — сказала она. — Одиннадцать пустых бутылок из-под
коньяка и эта медвежья жидкость.
— Кюммель.
— Сейчас я пришлю кого-нибудь, чтобы их убрали. Больше у вас
нет пустых бутылок?
— Пока — нет.
— А я еще жалела вас, когда вы заболели желтухой. Жалость к
вам — это зря потраченная жалость.
— Благодарю вас.
— Я готова понять, что вам не хочется возвращаться на фронт.
Но вы могли бы изобрести что-нибудь более остроумное, чем вызвать у себя
желтуху потреблением алкоголя.
— Чем?
— Потреблением алкоголя. Вы очень хорошо слышали, что я
сказала. — Я молчал. — Боюсь, что, если вы не придумаете чего-нибудь еще, вам
придется отправиться на фронт, как только пройдет ваша желтуха. Не думаю, чтобы
после умышленно вызванной желтухи полагался отпуск для поправления здоровья..
— Вы не думаете?
— Не думаю.
— Вы когда-нибудь болели желтухой, мисс Ван-Кампен?
— Нет, но я не раз наблюдала эту болезнь.
— Вы заметили, какое удовольствие она доставляет больным?
— Вероятно, это все же лучше, чем фронт.
— Мисс Ван-Кампен, — сказал я, — вы когда-нибудь видели
человека, который, чтобы избавиться от воинской повинности, лягнул бы самого
себя в мошонку?
Мисс Ван-Кампен пропустила вопрос мимо ушей. Она должна была
или пропустить его мимо ушей, или уйти из моей комнаты. Уходить ей не хотелось,
потому что она невзлюбила меня уже давно и теперь готовилась свести со мной
счеты.
— Я видела много людей, которые спасались от фронта
умышленным членовредительством.
— Вопрос не в том. Умышленное членовредительство я и сам
видел. Я спросил, видели ли вы когда-нибудь человека, который, чтобы избавиться
от воинской повинности, лягнул бы себя ногой в мошонку? Потому что это ощущение
ближе всего к желтухе, и я думаю, что не многим женщинам оно знакомо. Вот я и
спросил, была ли у вас когда-нибудь желтуха, мисс Ван-Кампен, потому что…
Мисс Ван-Кампен вышла из комнаты. Немного спустя вошла мисс
Гэйдж.
— Что вы такое сказали Ван-Кампен? Она взбешена.
— Мы сравнивали различные ощущения. Я высказал
предположение, что ей никогда не случалось рожать…
— Вы сумасшедший, — сказала Гэйдж. — Она готова содрать с
вас кожу живьем.
— Она уже ее содрала, — сказал я. — Она провалила мой
отпуск, а теперь, пожалуй, захочет подвести меня под полевой суд. С нее
станется.
— Она всегда вас недолюбливала, — сказала Гэйдж. — А из-за
чего вышел разговор?
— Она говорит, что я нарочно допился до желтухи, чтобы не
возвращаться на фронт.
— Пфф, — сказала Гэйдж. — Да я присягну, что вы никогда
капли в рот не брали. Все присягнут, что вы никогда капли в рот не брали.
— Она нашла бутылки.
— Сто раз я вам говорила: нужно убирать эти бутылки. Где
они?
— В гардеробе.
— У вас есть чемодан?
— Нет. Суньте в этот рюкзак.
Мисс Гэйдж упаковала бутылки в рюкзак.
— Я их отдам швейцару, — сказала она, направляясь к двери.
— Одну минуту, — сказала мисс Ван-Кампен. — Эти бутылки я
захвачу. — С ней был швейцар. — Возьмите это, пожалуйста, — сказала она. — Я
хочу показать их доктору, когда буду докладывать ему.
Она пошла по коридору. Швейцар понес рюкзак. Он знал, что в
нем.
Ничего не случилось, только мой отпуск пропал.
Глава 23
В тот вечер, когда я должен был ехать на фронт, я послал
швейцара на вокзал занять для меня место в вагоне, как только поезд придет из
Турина. Поезд уходил в полночь. Состав формировался в Турине и около половины
одиннадцатого прибывал в Милан и стоял у перрона до самого отправления. Чтоб
получить место, нужно было попасть на вокзал раньше, чем придет поезд. Швейцар
взял с собой приятеля, пулеметчика в отпуску, работавшего в портняжной
мастерской, и был уверен, что вдвоем им удастся занять для меня место. Я дал им
денег на перронные билеты и велел захватить мой багаж. У меня был большой рюкзак
и две походные сумки.
