Я вышел под дождь, и кучер тронул. Кэтрин высунулась, и при
свете фонаря я увидел ее лицо. Она улыбалась и махала рукой. Экипаж покатил по
улице. Кэтрин указывала пальцем в сторону навеса. Я оглянулся; там был только
навес и двое карабинеров. Я понял, что она хочет, чтобы я спрятался от дождя. Я
встал под навес и смотрел, как экипаж сворачивает за угол. Потом я прошел через
здание вокзала и вышел к поезду.
На перроне меня дожидался швейцар. Я вошел за ним в вагон,
протолкался сквозь толпу в проходе и, отворив дверь, втиснулся в переполненное
купе, где в уголке сидел пулеметчик. Мой рюкзак и походные сумки лежали над его
головой в сетке для багажа. Много народу стояло в коридоре, и сидевшие в купе
оглянулись на нас, когда мы вошли. В поезде не хватало мест, и все были
настроены враждебно. Пулеметчик встал, чтоб уступить мне место. Кто-то хлопнул
меня по плечу. Я оглянулся. Это был очень высокий и худой артиллерийский
капитан с красным рубцом на щеке. Он видел все через стеклянную дверь и вошел
вслед за мной.
— В чем дело? — спросил я. Я повернулся к нему лицом. Он был
выше меня ростом, и его лицо казалось очень худым в тени козырька, и рубец был
свежий и глянцевитый. Все кругом смотрели на меня.
— Так не делают, — сказал он. — Нельзя посылать солдата
заранее занимать место.
— А вот я так сделал.
Он глотнул воздух, и я увидел, как его кадык поднялся и
опустился. Пулеметчик стоял около пустого места. Через стеклянную перегородку
коридора смотрели люди. Кругом все молчали.
— Вы не имеете права. Я пришел сюда на два часа раньше вас.
— Чего вы хотите?
— Сидеть.
— Я тоже.
Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что кругом все против
меня. Я не осуждал их. Он был прав. Но я хотел сидеть. Кругом все по-прежнему
молчали.
«А, черт!» — подумал я.
— Садитесь, signor capitano, — сказал я. Пулеметчик
посторонился, и высокий капитан сел. Он посмотрел на меня. Во взгляде у него
было беспокойство. Но место осталось за ним. — Достаньте мои вещи, — сказал я
пулеметчику. Мы вышли в коридор. Поезд был переполнен, и я знал, что на место
нечего рассчитывать. Я дал швейцару и пулеметчику по десять лир. Они вышли из
вагона и прошли по всей платформе, заглядывая в окна, но мест не было.
— Может быть, кто-нибудь сойдет в Брешии, — сказал швейцар.
— В Брешии еще сядут, — сказал пулеметчик. Я простился с
ними, и они пожали мне руку и ушли. Они оба были расстроены. Все мы, оставшиеся
без мест, стояли в коридоре, когда поезд тронулся. Я смотрел в окно на стрелки
и фонари, мимо которых мы ехали. Дождь все еще шел, и скоро окна стали мокрыми,
и ничего нельзя было разглядеть. Позднее я лег спать на полу в коридоре,
засунув сначала свой бумажник с деньгами и документами под рубашку и брюки, так
что он пришелся между бедром и штаниной. Я спал всю ночь и просыпался только на
остановках в Брешии и Вероне, где в вагон входили еще новые пассажиры, но
тотчас же засыпал снова. Одну походную сумку я подложил себе под голову, а
другую обхватил руками, и кто не хотел наступить на меня, вполне мог через меня
перешагнуть. По всему коридору на полу спали люди. Другие стояли, держась за
оконные поручни или прислонившись к дверям. Этот поезд всегда уходил
переполненным.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава 25
Была уже осень, и деревья все были голые и дороги покрыты
грязью. Из Удине в Горицию я ехал на грузовике. По пути нам попадались другие
грузовики, и я смотрел по сторонам. Тутовые деревья были голые, и земля в полях
бурая. Мокрые мертвые листья лежали на дороге между рядами голых деревьев, и
рабочие заделывали выбоины на дороге щебнем, который они брали из куч,
сложенных вдоль обочины дороги, под деревьями. Показался город, но горы над ним
были отрезаны туманом. Мы переехали реку, и я увидел, что вода сильно
поднялась. В горах шли дожди. Мы въехали в город, минуя фабрики, а потом дома и
виллы, и я увидел, что еще больше домов разрушено за это время снарядами. На
узкой улице мы встретили автомобиль английского Красного Креста. Шофер был в
кепи, и у него было худое и сильно загорелое лицо. Я его не знал. Я слез с
грузовика на большой площади перед мэрией; шофер подал мне мой рюкзак, я надел
его, пристегнул обе сумки и пошел к нашей вилле. Это не было похоже на
возвращение домой.
Я шел по мокрому гравию аллеи и смотрел на виллу, белевшую
за деревьями. Окна все были закрыты, но дверь была распахнута. Я вошел и застал
майора за столом в комнате с голыми стенами, на которых висели только карты и
отпечатанные на машинке бумажки.
— Привет! — сказал он. — Ну, как здоровье? — он постарел и
как будто ссохся.
— В порядке, — сказал я. — Как у вас дела?
— Все уже кончилось, — сказал он. — Снимите свое снаряжение
и садитесь.
Я положил рюкзак и обе сумки на пол, а кепи — на рюкзак.
Потом взял стул, стоявший у стены, и сел к столу.
— Лето было скверное, — сказал майор. — Вы вполне
оправились?
— Да.
— Вы получили свои награды?
— Да. Все в лучшем виде. Благодарю вас.
— Покажите-ка.
Я распахнул свой плащ, чтобы видны были две ленточки.
— А самые медали вы тоже получили?
— Нет. Только документы.
— Медали придут потом. На это нужно больше времени.
— Куда вы меня теперь направите?
— Машины все в разъезде. Шесть на севере, в Капоретто. Вы
знаете Капоретто?
— Да, — сказал я. Мне припомнился маленький белый городок с
колокольней в долине. Городок был чистенький, и на площади был красивый фонтан.
— Вот они там. Сейчас много больных. Бои кончились.
— А где остальные?
— Две в горах, а четыре все еще на Баинзицце. Оба других
санитарных отряда в Карсо, с третьей армией.
— Куда вы меня направите?
— Вы можете взять те четыре машины, которые на Баинзицце,
если хотите. Смените Джино, он уже давно там. Это все ведь случилось уже после
вас, кажется?
— Да.
— Скверное было дело. Мы потеряли три машины.
— Я слышал.
— Да, вам писал Ринальди.
— Где Ринальди?
— Он здесь, в госпитале. Летом и осенью ему жарко пришлось.
— Могу себе представить.
