— Налейте коньяку в стакан.
Мы чокнулись и выпили. Ринальди посмеивался надо мной.
— Вот подпою вас, выну вашу печень, вставлю вам хорошую
итальянскую печенку и сделаю вас опять человеком.
Я протянул стакан, чтобы он налил мне еще коньяку. Уже
совсем стемнело. Со стаканом в руке я пошел к окну и раскрыл его. Дождя уже не
было. Стало холоднее, и в ветвях сгустился туман.
— Не выливайте коньяк в окно, — сказал Ринальди. — Если вы
не можете выпить, дайте мне.
— Подите вы знаете куда, — сказал я. Я рад был снова увидеть
Ринальди. Целых два года он занимался тем, что дразнил меня, и я всегда любил
его. Мы очень хорошо понимали друг друга.
— Вы женились? — спросил он, сидя на постели. Я стоял у
окна, прислонясь к стене.
— Нет еще.
— Вы влюблены?
— Да.
— В ту англичанку?
— Да.
— Бедный бэби! Ну, а она вас тоже любит?
— Да.
— И доказала вам это на деле?
— Заткнитесь.
— Охотно. Вы увидите, что я человек исключительной
деликатности. А что, она…
— Ринин! — сказал я. — Пожалуйста, заткнитесь. Если вы
хотите, чтоб мы были друзьями, заткнитесь.
— Мне нечего хотеть, чтоб мы были друзьями, бэби. Мы и так
друзья.
— Вот и заткнитесь.
— Слушаюсь.
Я подошел к кровати и сел рядом с Ринальди. Он держал стакан
и смотрел в пол.
— Теперь понимаете, Ринин?
— Да, да, конечно. Всю свою жизнь я натыкаюсь на священные
чувства. За вами я таких до сих пор не знал. Но, конечно, и у вас они должны
быть. — Он смотрел в пол.
— А разве у вас нет?
— Нет.
— Никаких?
— Никаких.
— Вы позволили бы мне говорить что угодно о вашей матери, о
вашей сестре?
— И даже о {вашей} сестре, — живо сказал Ринальди.
Мы оба засмеялись.
— Каков сверхчеловек! — сказал я.
— Может быть, я ревную, — сказал Ринальди.
— Нет, не может быть.
— Не в этом смысле. Я хотел сказать другое. Есть у вас
женатые друзья?
— Есть, — сказал я.
— А у меня нет, — сказал Ринальди. — Таких, которые были бы
счастливы со своими женами, нет.
— Почему?
— Они меня не любят.
— Почему?
— Я змей. Я змей познания.
— Вы все перепутали. Это древо было познания.
— Нет, змей. — Он немного развеселился.
— Вас портят глубокомысленные рассуждения, — сказал я.
— Я люблю вас, бэби, — сказал он. — Вы меня одергиваете,
когда я становлюсь великим итальянским мыслителем. Но я знаю многое, чего не
могу объяснить. Я больше знаю, чем вы.
— Да. Это верно.
— Но вам будет легче прожить. Хоть и с угрызениями совести,
а легче.
— Не думаю.
— Да, да. Это так. Мне уже и теперь только тогда хорошо,
когда я работаю. — Он снова стал смотреть в пол.
— Это у вас пройдет.
— Нет. Есть еще только две вещи, которые я люблю: одна
вредит моей работе, а другой хватает на полчаса или на пятнадцать минут. Иногда
меньше.
— Иногда гораздо меньше.
— Может быть, я сделал успехи, бэби. Вы ведь не знаете. Но я
знаю только эти две вещи и свою работу.
— Узнаете и другое.
— Нет. Мы никогда ничего не узнаем. Мы родимся со всем тем,
что у нас есть, и больше ничему не научаемся. Мы никогда не узнаем ничего
нового. Мы начинаем путь уже законченными. Счастье ваше, что вы не латинянин.
— Никаких латинян не существует. Это вот рассуждения
латинянина. Вы гордитесь своими недостатками.
Ринальди поднял глаза и засмеялся.
— Ну, хватит, бэби. Я устал рассуждать. — У него был усталый
вид, еще когда он вошел в комнату. — Скоро обед. Я рад, что вы вернулись. Вы
мой лучший друг и мой брат по оружию.
— Когда братья по оружию обедают? — спросил я.
— Сейчас. Выпьем еще раз за вашу печенку.
— Это что, по апостолу Павлу?
— Вы не точны. Там было вино и желудок. Вкусите вина ради
пользы желудка.
— Чего хотите, — сказал я. — Ради чего угодно.
— За вашу милую, — сказал Ринальди. Он поднял свой стакан.
— Принимаю.
— Я больше не скажу о ней ни одной гадости.
— Не невольте себя.
Он выпил весь коньяк.
— У меня чистая душа, — сказал он. — Я такой же, как вы,
бэби. Я себе тоже заведу английскую девушку. Собственно говоря, я первый
познакомился с вашей девушкой, но она для меня слишком высокая. И высокую
девушку в сестры, — продекламировал он.
— Вы сама чистота, — сказал я.
— Не правда ли? Потому-то меня и называют Чистейший
Ринальди.
— Свинейший Ринальди.
— Ну, ладно, бэби, идем обедать, пока я еще не утратил своей
чистоты.
Я умылся, пригладил волосы, и мы снова сошли вниз. Ринальди
был слегка пьян. В столовой еще не все было готово к обеду.
— Пойду принесу коньяк, — сказал Ринальди. Он поднялся
наверх. Я сел за стол, и он вернулся с бутылкой и налил себе и мне по
полстакана коньяку.
— Слишком много, — сказал я, и поднял стакан, и посмотрел в
него на свет лампы, стоявшей посреди стола.
— На пустой желудок не много. Замечательная вещь. Совершенно
выжигает внутренности. Хуже для вас не придумаешь.
— Ну что ж.
— Систематическое саморазрушение, — сказал Ринальди. —
Портит желудок и вызывает дрожь в руках. Самая подходящая вещь для хирурга.
— Вы мне советуете?
— От всей души. Другого сам не употребляю. Проглотите это,
бэби, и готовьтесь захворать.
Я выпил половину. В коридоре послышался голос вестового,
выкликавший: «Суп! Суп готов!»
