Мы с ним разговаривали, пока другие шумели и спорили. Мне
хотелось поехать в Абруццы. Но я не поехал в места, где дороги обледенелые и
твердые, как железо, где в холод ясно и сухо, и снег сухой и рассыпчатый, и
заячьи следы на снегу, и крестьяне снимают шапку и зовут вас «дон», и где
хорошая охота. Я не поехал в такие места, а поехал туда, где дымные кафе и
ночи, когда комната идет кругом, и нужно смотреть в стену, чтобы она
остановилась, пьяные ночи в постели, когда знаешь, что больше ничего нет, кроме
этого, и так странно просыпаться потом, не зная, кто это рядом с тобой, и мир в
потемках кажется нереальным и таким остро волнующим, что нужно начать все
сызнова, не зная и не раздумывая в ночи, твердо веря, что больше ничего нет, и
нет, и нет, и не раздумывая. И вдруг задумаешься очень глубоко и заснешь и
иногда наутро проснешься, и того, что было, уже нет, и все так резко, и ясно, и
четко, и иногда споры о плате. Иногда все-таки еще хорошо, и тепло, и нежно, и
завтрак и обед. Иногда приятного не осталось ничего, и рад выбраться поскорее
на улицу, но на следующий день всегда опять то же, и на следующую ночь. Я
пытался рассказать о ночах, и о том, какая разница между днем и ночью, и почему
ночь лучше, разве только день очень холодный и ясный, но я не мог рассказать
этого, как не могу и сейчас. Если с вами так бывало, вы поймете. С ним так не
бывало, но он понял, что я действительно хотел поехать в Абруццы, но не поехал,
и мы остались друзьями, похожие во многом и все же очень разные. Он всегда знал
то, чего я не знал и что, узнав, всегда был готов позабыть. Но это я понял
только поздней, а тогда не понимал. Между тем мы все еще сидели в столовой. Все
уже поели, но продолжали спорить. Мы со священником замолчали, и капитан
крикнул:
— Священнику скучно. Священнику скучно без девочек.
— Мне не скучно, — сказал священник.
— Священнику скучно. Священник хочет, чтоб войну выиграли
австрийцы, — сказал капитан. Остальные прислушались. Священник покачал головой.
— Нет, — сказал он.
— Священник не хочет, чтоб мы наступали. Правда, вы не
хотите, чтоб мы наступали?
— Нет. Раз идет война, мне кажется, мы должны наступать.
— Должны наступать. Будем наступать.
Священник кивнул.
— Оставьте его в покое, — сказал майор. — Он славный малый.
— Во всяком случае, он тут ничего не может поделать, —
сказал капитан. Мы все встали и вышли из-за стола.
Глава 4
Утром меня разбудила батарея в соседнем саду, и я увидел,
что в окно светит солнце, и встал с постели. Я подошел к окну и выглянул.
Гравий на дорожках был мокрый и трава влажная от росы. Батарея дала два залпа,
и каждый раз воздух сотрясался, как при взрыве, и от этого дребезжало окно и
хлопали полы моей пижамы. Орудий не было видно, но снаряды летели, по-видимому,
прямо над нами. Неприятно было, что батарея так близко, но приходилось
утешаться тем, что орудия не из самых тяжелых. Глядя в окно, я услышал грохот
грузовика, выезжавшего на дорогу. Я оделся, спустился вниз, выпил кофе на кухне
и прошел в гараж.
Десять машин выстроились в ряд под длинным навесом. Это были
тупоносые, с громоздким кузовом, санитарные автомобили, выкрашенные в серое,
похожие на мебельные фургоны. Во дворе у такой же машины возились механики. Еще
три находились в горах, при перевязочных пунктах.
— Эта батарея бывает под обстрелом? — спросил я у одного из
механиков.
— Нет, signor tenente. [господин лейтенант (итал.)] Она
защищена холмом.
— Как у вас дела?
— Ничего. Вот эта машина никуда не годится, а остальные все
в исправности. — Он прервал работу и улыбнулся. — Вы были в отпуску?
— Да.
Он вытер руки о свой свитер и ухмыльнулся.
— Хорошо время провели?
Его товарищи тоже заухмылялись.
— Неплохо, — сказал я. — А что с этой машиной?
— Никуда она не годится. То одно, то другое.
— Сейчас в чем дело?
— Поршневые кольца менять надо.
Я оставил их у машины, которая казалась обобранной и
униженной, оттого что мотор был открыт и части выложены на подножку, а сам
вошел под навес и одну за другой осмотрел все машины. Я нашел их сравнительно
чистыми, одни были только что вымыты, другие уже слегка запылились. Я
внимательно оглядел шины, ища порезов или царапин от камней. Казалось, все в
полном порядке. Ничто, по-видимому, не менялось от того, здесь ли я и наблюдаю
за всем сам или же нет. Я воображал, что состояние машин, возможность доставать
те или иные части, бесперебойная эвакуация больных и раненых с перевязочных
пунктов в горах, доставка их на распределительный пункт и затем размещение по
госпиталям, указанным в документах, в значительной степени зависят от меня. Но,
по-видимому, здесь я или нет, не имело значения.
— Были какие-нибудь затруднения с частями? — спросил я
старшего механика.
— Нет.
— Где теперь склад горючего?
— Все там же.
— Прекрасно, — сказал я, вернулся в дом и выпил еще одну
чашку кофе в офицерской столовой. Кофе был светло-серого цвета, сладкий от
сгущенного молока. За окном было чудесное весеннее утро. Уже появилось то
ощущение сухости в носу, которое предвещает, что день будет жаркий. В этот день
я объезжал посты в горах и вернулся в город уже под вечер.
Дела, как видно, поправились за время моего отсутствия. Я
слыхал, что скоро ожидается переход в наступление. Дивизия, которую мы
обслуживали, должна была идти в атаку в верховьях реки, и майор сказал мне,
чтобы я позаботился о постах на время атаки. Атакующие части должны были
перейти реку повыше ущелья и рассыпаться по горному склону. Посты для машин
нужно было выбрать как можно ближе к реке и держать под прикрытием. Определить
для них места должна была, конечно, пехота, но считалось, что план
разрабатываем мы. Это была одна из тех условностей, которые создают у вас
иллюзию военной деятельности.
Я был весь в пыли и грязи и прошел в свою комнату, чтобы
умыться. Ринальди сидел на кровати с английской грамматикой Хюго в руках. Он
был в полной форме, на нем были черные башмаки, и волосы его блестели.
— Чудесно, — сказал он, увидя меня. — Вы пойдете со мной в
гости к мисс Баркли.
— Нет.
— Да. Вы пойдете, потому что я вас прошу, и смотрите, чтобы
вы ей понравились.
— Ну ладно. Дайте только привести себя в порядок.
— Умойтесь и идите как есть.
Я умылся, пригладил волосы, и мы собрались идти.
