— Дайте я его прикончу, — сказал он. Я передал ему пистолет,
и он пошел туда, где поперек дороги лежал ничком сержант инженерной части.
Бонелло наклонился, приставил дуло к его голове и нажал спуск. Выстрела не
было.
— Надо оттянуть затвор, — сказал я. Он оттянул затвор и
выстрелил дважды. Он взял сержанта за ноги и оттащил его на край дороги, так
что он лежал теперь у самой изгороди. Он вернулся и отдал мне пистолет.
— Сволочь! — сказал он. Он смотрел на сержанта. — Вы видели,
как я его застрелил, tenente?
— Нужно скорей наломать прутьев, — сказал я. — А что, в
другого я так и не попал?
— Вероятно, нет, — сказал Аймо. — Так далеко из пистолета не
попасть.
— Скотина! — сказал Пиани. Мы ломали прутья и ветки. Из
машины все выгрузили. Бонелло копал перед колесами. Когда все было готово, Аймо
завел мотор и включил передачу. Колеса стали буксовать, разбрасывая грязь и
прутья. Бонелло и я толкали изо всех сил, пока у нас не затрещали суставы.
Машина не двигалась с места.
— Раскачайте ее, Барто, — сказал я.
Он дал задний ход, потом снова передний. Колеса только
глубже зарывались. Потом машина опять уперлась дифференциалом, и колеса
свободно вертелись в вырытых ими ямах. Я выпрямился.
— Попробуем веревкой, — сказал я.
— Я думаю, ничего не выйдет, tenente. Здесь не встать на
одной линии.
— Нужно попробовать, — сказал я. — Иначе ее не вытащишь.
Машины Пиани и Бонелло могли встать на одной линии только по
длине узкой дороги. Мы привязали одну машину к другой и стали тянуть. Колеса
только вертелись на месте в колее.
— Ничего не получается, — закричал я. — Бросьте.
Пиани и Бонелло вышли из своих машин и вернулись к нам. Аймо
вылез. Девушки сидели на камне, ярдах в двадцати от нас.
— Что вы скажете, tenente? — спросил Бонелло.
— Попробуем еще раз с прутьями, — сказал я. Я смотрел на
дорогу. Вина была моя. Я завел их сюда. Солнце почти совсем вышло из-за туч, и
тело сержанта лежало у изгороди.
— Подстелим его френч и плащ, — сказал я. Бонелло пошел за
ними. Я ломал прутья, а Пиани и Аймо копали впереди и между колес. Я надрезал
плащ, потом разорвал его надвое и разложил в грязи под колесами, потом навалил
прутьев. Мы приготовились, и Аймо взобрался на сиденье и включил мотор. Колеса
буксовали, мы толкали изо всех сил. Но все было напрасно.
— Ну его к …! — сказал я. — Есть тут у вас что-нибудь
нужное, Барто?
Аймо влез в машину к Бонелло, захватив с собой сыр, две
бутылки вина и плащ. Бонелло, сидя за рулем, осматривал карманы френча
сержанта.
— Выбросьте-ка этот френч, — сказал я. — А что будет с
выводком Барто?
— Пусть садятся в кузов, — сказал Пиани. — Вряд ли мы далеко
уедем.
Я отворил заднюю дверцу машины.
— Ну, — сказал я. — Садитесь.
Обе девушки влезли внутрь и уселись в уголке. Они как будто
и не слыхали выстрелов. Я оглянулся назад. Сержант лежал на дороге в грязной
фуфайке с длинными рукавами. Я сел рядом с Пиани, и мы тронулись. Мы хотели
проехать через поле. Когда машины свернули на поле, я слез и пошел вперед. Если
б нам удалось проехать через поле, мы бы выехали на дорогу. Нам не удалось
проехать. Земля была слишком рыхлая и топкая. Когда машины застряли
окончательно и безнадежно, наполовину уйдя колесами в грязь, мы бросили их
среди поля и пошли к Удине пешком.
Когда мы вышли на дорогу, которая вела назад, к главному
шоссе, я указал на нее девушкам.
— Идите туда, — сказал я. — Там люди.
Они смотрели на меня. Я вынул бумажник и дал каждой по
десять лир.
— Идите туда, — сказал я, указывая пальцем. — Там друзья!
Родные!
Они не поняли, но крепко зажали в руке деньги и пошли по
дороге. Они оглядывались, словно боясь, что я отниму у них деньги. Я смотрел,
как они шли по дороге, плотно закутавшись в шали, боязливо оглядываясь на нас.
Все три шофера смеялись.
— Сколько вы дадите мне, если я пойду в ту сторону, tenente?
— спросил Бонелло.
— Если уж они попадутся, так пусть лучше в толпе, чем одни,
— сказал я.
— Дайте мне две сотни лир, и я пойду назад, прямо в Австрию,
— сказал Бонелло.
— Там их у тебя отберут, — сказал Пиани.
— Может быть, война кончится, — сказал Аймо.
Мы шли по дороге так быстро, как только могли. Солнце
пробивалось сквозь тучи. Вдоль дороги росли тутовые деревья. Из-за деревьев мне
видны были наши машины, точно два больших мебельных фургона, торчавшие среди
поля. Пиани тоже оглянулся.
— Придется построить дорогу, чтоб вытащить их оттуда, —
сказал он.
— Эх, черт, были бы у нас велосипеды! — сказал Бонелло.
— В Америке ездят на велосипедах? — спросил Аймо.
— Прежде ездили.
— Хорошая вещь, — сказал Аймо. — Прекрасная вещь велосипед.
— Эх, черт, были бы у нас велосипеды! — сказал Еонелло. — Я
плохой ходок.
— Что это, стреляют? — спросил я. Мне показалось, что я
слышу выстрелы где-то вдалеке.
— Не знаю, — сказал Аймо. Он прислушался.
— Кажется, да, — сказал я.
— Раньше всего мы увидим кавалерию, — сказал Пиани.
— По-моему, у них нет кавалерии.
— Тем лучше, черт возьми, — сказал Бонелло. — Я вовсе не
желаю, чтобы какая-нибудь кавалерийская сволочь проткнула меня пикой.
— Ловко вы того сержанта прихлопнули, tenente, — сказал
Пиани. Мы шли очень быстро.
— Я его застрелил, — сказал Бонелло. — Я за эту войну еще
никого не застрелил, и я всю жизнь мечтал застрелить сержанта.
— Застрелил курицу на насесте, — сказал Пиани. — Не очень-то
быстро он летел, когда ты в него стрелял.
— Все равно. Я теперь всегда буду помнить об этом. Я убил
эту сволочь, сержанта.
— А что ты скажешь на исповеди? — спросил Аймо.
— Скажу так: благословите меня, отец мой, я убил сержанта.
Все трое засмеялись.
— Он анархист, — сказал Пиани. — Он не ходит в церковь.
— Пиани тоже анархист, — сказал Бонелло.
— Вы действительно анархисты? — спросил я.
— Нет, tenente. Мы социалисты. Мы все из Имолы.
