Они не ответили. Они не обязаны были отвечать. Они были —
полевая жандармерия.
— Отведите его туда, где все остальные, — сказал первый
офицер. — Слышите, он говорит по-итальянски с акцентом.
— С таким же, как и ты, сволочь, — сказал я.
— Отведите его туда, где остальные, — сказал первый офицер.
Меня повели мимо офицеров в сторону от дороги на открытое
место у берега реки, где стояла кучка людей. Когда мы шли, в той стороне
раздались выстрелы. Я видел ружейные вспышки и слышал залп. Мы подошли. Четверо
офицеров стояли рядом, и перед ними, между двумя карабинерами, какой-то человек.
Немного дальше группа людей под охраной карабинеров ожидала допроса. Еще четыре
карабинера стояли возле допрашивавших офицеров, опершись на свои карабины. Эти
карабинеры были в широкополых шляпах. Двое, которые меня привели, подтолкнули
меня к группе, ожидавшей допроса. Я посмотрел на человека, которого
допрашивали. Это был маленький толстый седой подполковник, взятый в колонне.
Офицеры вели допрос со всей деловитостью, холодностью и самообладанием
итальянцев, которые стреляют, не опасаясь ответных выстрелов.
— Какой бригады?
Он сказал.
— Какого полка?
Он сказал.
— Почему вы не со своим полком?
Он сказал.
— Вам известно, что офицер всегда должен находиться при
своей части?
Ему было известно.
Больше вопросов не было. Заговорил другой офицер.
— Из-за вас и подобных вам варвары вторглись в священные
пределы отечества.
— Позвольте, — сказал подполковник.
— Предательство, подобное вашему, отняло у нас плоды победы.
— Вам когда-нибудь случалось отступать? — спросил
подполковник.
— Итальянцы не должны отступать.
Мы стояли под дождем и слушали все это. Мы стояли против
офицеров, а арестованный впереди нас и немного в стороне.
— Если вы намерены расстрелять меня, — сказал подполковник,
— прошу вас, расстреливайте сразу, без дальнейшего допроса. Этот допрос нелеп.
— Он перекрестился. Офицеры заговорили между собой. Один написал что-то на
листке блокнота.
— Бросил свою часть, подлежит расстрелу, — сказал он.
Два карабинера повели подполковника к берегу. Он шел под
дождем, старик с непокрытой головой, между двумя карабинерами. Я не смотрел,
как его расстреливали, но я слышал залп. Они уже допрашивали следующего. Это
тоже был офицер, отбившийся от своей части. Ему не разрешили дать объяснения.
Он плакал, когда читали приговор, написанный на листке из блокнота, и они уже
допрашивали следующего, когда его расстреливали. Они все время спешили заняться
допросом следующего, пока только что допрошенного расстреливали у реки. Таким
образом, было совершенно ясно, что они тут уже ничего не могут поделать. Я не
знал, ждать ли мне допроса или попытаться бежать немедленно. Совершенно ясно
было, что я немец в итальянском мундире. Я представлял себе, как работает их
мысль, если у них была мысль и если она работала. Это все были молодые люди, и
они спасали родину. Вторая армия заново формировалась у Тальяменто. Они
расстреливали офицеров в чине майора и выше, которые отбились от своих частей.
Заодно они также расправлялись с немецкими агитаторами в итальянских мундирах.
Они были в стальных касках. Несколько карабинеров были в таких же. Другие
карабинеры были в широкополых шляпах. Самолеты — так их у нас называли. Мы
стояли под дождем, и нас по одному выводили на допрос и на расстрел. Ни один из
допрошенных до сих пор не избежал расстрела. Они вели допрос с неподражаемым
бесстрастием и законоблюстительским рвением людей, распоряжающихся чужой
жизнью, в то время каких собственной ничто не угрожает. Они допрашивали сейчас
полковника линейного полка. Только что привели еще трех офицеров.
— Где ваш полк?
Я взглянул на карабинеров. Они смотрели на новых
арестованных. Остальные смотрели на полковника. Я нырнул, проскочил между двумя
конвойными и бросился бежать к реке, пригнув голову. У самого берега я
споткнулся и с сильным плеском сорвался в воду. Вода была очень холодная, и я
оставался под ней, сколько мог выдержать. Я чувствовал, как меня уносит
течением, и я оставался под водой до тех пор, пока мне не показалось, что я уже
не смогу всплыть. Я всплыл на поверхность, перевел дыхание и в ту же минуту
снова ушел под воду. В полной форме и в башмаках нетрудно было оставаться под
водой. Когда я всплыл во второй раз, я увидел впереди себя бревно, и догнал
его, и ухватился за него одной рукой. Я спрятал за ним голову и даже не пытался
выглянуть. Я не хотел видеть берег. Я слышал выстрелы, когда бежал и когда
всплыл первый раз. Звук их доносился до меня, когда я плыл под самой
поверхностью воды. Сейчас выстрелов не было. Бревно колыхалось на воде, и я
держался за него одной рукой. Я посмотрел на берег. Казалось, он очень быстро
уходил назад. По реке плыло много лесу. Вода была очень голодная. Мы миновали
островок, поросший кустарником. Я ухватился за бревно обеими руками, и оно
понесло меня по течению. Берега теперь не было видно.
Глава 31
Никогда не знаешь, сколько времени плывешь по реке, если
течение быстрое. Кажется, что долго, а на самом деле, может быть, очень мало.
Вода была холодная и стояла очень высоко, и по ней проплывало много разных
вещей, смытых с берега во время разлива. По счастью, мне попалось тяжелое бревно,
которое могло служить опорой, и я вытянулся в ледяной воде, положив подбородок
на край бревна и стараясь как можно легче держаться обеими руками. Я боялся
судорог, и мне хотелось, чтобы нас отнесло к берегу. Мы плыли вниз по реке,
описывая длинную кривую. Уже настолько рассвело, что можно было разглядеть
прибрежные кусты. Впереди был поросший кустарником остров, и течение
отклонялось к берегу. У меня была мысль снять башмаки и одежду и достигнуть
берега вплавь, но я решил, что не нужно. Я все время не сомневался, что
как-нибудь попаду на берег, и мне трудно придется, если я останусь босиком.
Необходимо было как-нибудь добраться до Местре.
