Я лежал под брезентом вместе с орудиями. От них опрятно
пахло смазкой и керосином. Я лежал и слушал шум дождя по брезенту и перестук
колес на ходу. Снаружи проникал слабый свет, и я лежал и смотрел на орудия. Они
были в брезентовых чехлах. Я подумал, что, вероятно, они отправлены из третьей
армии. На лбу у меня вспухла шишка, и я остановил кровь, лежа неподвижно, чтобы
дать ей свернуться, и потом сцарапал присохшую кровь, не тронув только у самой
раны. Это было не больно. У меня не было носового платка, но я ощупью смыл
остатки присохшей крови дождевой водой, которая стекала с брезента, и дочиста
вытер рукавом. Я не должен был внушать подозрения своим видом. Я знал, что мне
нужно будет выбраться до прибытия в Местре, потому что кто-нибудь придет
взглянуть на орудия. Орудий было слишком мало, чтоб их терять или забывать. Меня
мучил лютый голод.
Глава 32
Я лежал на досках платформы под брезентом, рядом с орудиями,
мокрый, озябший и очень голодный. В конце концов я перевернулся и лег на живот,
положив голову на руки. Колено у меня онемело, но, в общем, я не мог на него
пожаловаться. Валентини прекрасно сделал свое дело. Я проделал половину
отступления пешком и проплыл кусок Тальяменто с его коленом. Это и в самом деле
было его колено. Другое колено было мое. Доктора проделывают всякие штуки с
вашим телом, и после этого оно уже не ваше. Голова была моя, и все, что в
животе, тоже. Там было очень голодно. Я чувствовал, как все там выворачивается
наизнанку. Голова была моя, но не могла ни работать, ни думать; только
вспоминать, и не слишком много вспоминать.
Я мог вспоминать Кэтрин, но я знал, что сойду с ума, если
буду думать о ней, не зная, придется ли мне ее увидеть, и я старался не думать
о ней, только совсем немножко о ней, только под медленный перестук колес о ней,
и свет сквозь брезент еле брезжит, и я лежу с Кэтрин на досках платформы.
Жестко лежать на досках платформы, в мокрой одежде, и мыслей нет, только
чувства, и слишком долгой была разлука, и доски вздрагивают раз от раза, и
тоска внутри, и только мокрая одежда липнет к телу, и жесткие доски вместо жены.
Нельзя любить доски товарной платформы, или орудия в
брезентовых чехлах с запахом смазки и металла, или брезент, пропускающий дождь,
хотя под брезентом с орудиями очень приятно и славно; но вся твоя любовь — к
кому-то, кого здесь даже и вообразить себе нельзя; слишком холодным и ясным
взглядом смотришь теперь перед собой, скорей даже не холодным, а ясным и
пустым. Лежишь на животе и смотришь перед собой пустым взглядом, после того,
что видел, как одна армия отходила назад, а другая надвигалась. Ты дал погибнуть
своим машинам и людям, точно служащий универсального магазина, который во время
пожара дал погибнуть товарам своего отдела. Однако имущество не было
застраховано. Теперь ты с этим разделался. У тебя больше нет никаких
обязательств. Если после пожара в магазине расстреливают служащих за то, что
они говорят с акцентом, который у них всегда был, никто, конечно, не вправе
ожидать, что служащие возвратятся, как только торговля откроется снова. Они
поищут другой работы — если можно рассчитывать на другую работу и если их не
поймает полиция.
Гнев смыла река вместе с чувством долга. Впрочем, это
чувство прошло еще тогда, когда рука карабинера ухватила меня за ворот. Мне
хотелось снять с себя мундир, хоть я не придавал особого значения внешней
стороне дела. Я сорвал звездочки, но это было просто ради удобства. Это не было
вопросом чести. Я ни к кому не питал злобы. Просто я с этим покончил. Я желал
им всяческой удачи. Среди них были и добрые, и храбрые, и выдержанные, и
разумные, и они заслуживали удачи. Но меня это больше не касалось, и я хотел,
чтобы этот проклятый поезд прибыл уже в Местре, и тогда я поем и перестану
думать. Я должен перестать.
Пиани скажет, что меня расстреляли. Они обыскивают карманы
расстрелянных и забирают их документы. Моих документов они не получат. Может
быть, меня сочтут утонувшим. Интересно, что сообщат в Штаты. Умер от ран и иных
причин. Черт, до чего я голоден. Интересно, что сталось с нашим священником. И
с Ринальди. Наверно, он в Порденоне. Если они не отступили еще дальше. Да, теперь
я его уже никогда не увижу. Теперь я никого из них никогда не увижу. Та жизнь
кончилась. Едва ли у него сифилис. Во всяком случае, это, говорят, не такая уж
серьезная болезнь, если захватить вовремя. Но он беспокоится. Я бы тоже
беспокоился. Всякий бы беспокоился.
Я создан не для того, чтобы думать. Я создан для того, чтобы
есть. Да, черт возьми. Есть, и пить, и спать с Кэтрин. Может быть, сегодня.
Нет, это невозможно. Но тогда завтра, и хороший ужин, и простыни, и никогда
больше не уезжать, разве только вместе. Придется, наверно, уехать очень скоро.
Она поедет. Я знал, что она поедет. Когда мы поедем? Вот об этом можно было
подумать. Становилось темно. Я лежал и думал, куда мы поедем. Много было разных
мест.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 33
Я соскочил с поезда в Милане, как только он замедлил ход,
подъезжая к станции рано утром, еще до рассвета. Я пересек полотно, и прошел
между какими-то строениями, и спустился на улицу. Одна закусочная была открыта,
и я вошел выпить кофе. Там пахло ранним утром, сметенной пылью, ложечками в
стаканах с кофе и мокрыми следами стаканов с вином. У стойки стоял хозяин. За
столиком сидели два солдата. Я подошел к стойке и выпил стакан кофе и съел
кусок хлеба. Кофе был серый от молока, и я хлебной корочкой снял пенку. Хозяин
посмотрел на меня.
— Хотите стакан граппы?
— Нет, спасибо.
— За мой счет, — сказал он и налил небольшой стаканчик и
подвинул его ко мне. — Что нового на фронте?
— Не знаю.
— Они пьяны, — сказал он, указывая на солдат за столиком.
Этому можно было поверить. Было видно, что они пьяны.
— Рассказывайте, — сказал он. — Что нового на фронте?
— Ничего я не знаю о фронте.
— Я видел, как вы спускались. Вы спрыгнули с поезда.
— Идет отступление.
— Я читаю газеты. А нового что? Конец скоро?
— Не думаю.
Он подлил в стакан граппы из пузатой бутылки.
— Если у вас не все в порядке, — сказал он, — я могу
спрятать вас.
— У меня все в порядке.
— Если у вас не все в порядке, поживите здесь.
— Где здесь?
— В моем доме. Многие живут здесь. У кого не все в порядке,
те часто живут здесь.
— А таких много?
— Смотря о чем речь. Вы из Южной Америки?
— Нет.
— По-испански говорите?
— Немного.
Он вытер стойку.
