— Я в этом не сомневаюсь. Ты у меня хороший.
— Но она потом не останется?
— Нет. Я ее сплавлю.
— И мы вернемся сюда?
— Конечно. А как же иначе?
Мы спустились вниз, позавтракать с Фергюсон. На нее сильное
впечатление произвел отель и великолепие ресторана. Мы хорошо позавтракали и
выпили две бутылки капри. В ресторан вошел граф Греффи и поклонился нам. С ним
была его племянница, которая немного напоминала мою бабушку. Я рассказал о нем
Кэтрин и Фергюсон, и на Фергюсон мой рассказ произвел сильное впечатление.
Отель был очень большой, и пышный, и пустой, но еда была вкусная, вино очень
приятное, и в конце концов от вина всем стало очень хорошо. Кэтрин чувствовала
себя как нельзя лучше. Она была счастлива. Фергюсон совсем развеселилась. Мне
самому было очень хорошо. После завтрака Фергюсон вернулась в свой отель. Она
хочет немного полежать после завтрака, сказала она.
К концу дня кто-то постучался к нам в дверь.
— Кто там?
— Граф Греффи спрашивает, не сыграете ли вы с ним на
бильярде.
Я посмотрел на часы; я их снял, и они лежали под подушкой.
— Это нужно, милый? — шепнула Кэтрин.
— Пожалуй, придется пойти. — Часы показывали четверть
пятого. Я сказал громко: — Передайте графу Греффи, что я буду в бильярдной в
пять часов.
Без четверти пять я поцеловал на прощанье Кэтрин и пошел в
ванную одеваться. Когда я завязывал галстук и смотрелся в зеркало, мне странно
было видеть себя в штатском. Я подумал, что нужно будет купить еще сорочек и
носков.
— Ты надолго уходишь? — спросила Кэтрин. Она была очень
красива в постели. — Дай мне, пожалуйста, щетку.
Я смотрел, как она расчесывала волосы, наклонив голову так,
чтобы вся масса волос свесилась на одну сторону. За окном уже было темно, и
свет лампы над изголовьем постели ложился на ее волосы, и шею, и плечи. Я
подошел и поцеловал ее, отведя ее руку со щеткой, и ее голова откинулась на
подушку. Я поцеловал ее шею и плечи. У меня кружилась голова, так сильно я ее
любил.
— Я не хочу уходить.
— И я не хочу, чтоб ты уходил.
— Ну, так я не пойду.
— Нет. Иди. Это ведь ненадолго, а потом ты вернешься.
— Мы пообедаем здесь, наверху.
— Иди и скорее возвращайся.
Я застал графа Греффи в бильярдной. Он упражнялся в
различных ударах и казался очень хрупким в свете лампы, спускавшейся над
бильярдом. На ломберном столике немного поодаль, в тени, стояло серебряное ведерко
со льдом, откуда торчали горлышки и пробки двух бутылок шампанского. Граф
Греффи выпрямился, когда я вошел в бильярдную, и пошел мне навстречу. Он
протянул мне руку.
— Я очень рад видеть вас здесь. Вы так добры, что
согласились прийти поиграть со мной.
— С вашей стороны очень любезно было меня пригласить.
— Как ваше здоровье? Я слыхал, вы были ранены на Изонцо.
Надеюсь, вы теперь вполне оправились.
— Я совершенно здоров. Как ваше здоровье?
— О, я всегда здоров. Но я старею. Начинаю замечать признаки
старости.
— Этому трудно поверить.
— Да. Вот вам пример. Мне теперь легче говорить
по-итальянски, чем на другом языке. Я заставляю себя, но когда я устаю, мне
все-таки легче говорить по-итальянски. Так что, по-видимому, я старею.
— Будем говорить по-итальянски. Я тоже немного устал.
— О, но ведь если вы устали, вам должно быть легче говорить
по-английски.
— По-американски.
— Да. По-американски. Пожалуйста, говорите по-американски.
Это такой очаровательный язык.
— Я почти не встречаюсь теперь с американцами.
— Вы, вероятно, очень скучаете без их общества. Всегда
скучно без соотечественников, а в особенности без соотечественниц. Я это знаю
по опыту. Что ж, сыграем, или вы слишком устали?
— Я не устал. Я сказал это так, в шутку. Какую вы мне дадите
фору?
— Вы много играли это время?
— Совсем не играл.
— Вы играете очень хорошо. Десять очков?
— Вы мне льстите.
— Пятнадцать?
— Это было бы прекрасно, но вы меня все равно обыграете.
— Будем играть на деньги? Вы всегда предпочитали играть на
деньги.
— Давайте.
— Отлично. Я даю вам восемнадцать очков, и мы играем по
франку очко.
Он очень красиво разыграл партию, и, несмотря на фору, я
только на четыре очка обогнал его к середине игры. Граф Греффи нажал кнопку
звонка, вызывая бармена.
— Будьте добры откупорить одну бутылку, — сказал он. Затем
мне: — По стакану для настроения.
Вино было холодное, как лед, и очень сухое и хорошее.
— Будем говорить по-итальянски. Вы не возражаете? Это теперь
моя слабость.
Мы продолжали играть, потягивая вино между ударами, беседуя
по-итальянски, но вообще разговаривали мало, сосредоточась на игре. Граф Греффи
выбил сотое очко, а я, несмотря на фору, имел только девяносто четыре. Он
улыбнулся и потрепал меня по плечу.
— Теперь мы разопьем вторую бутылку, и вы расскажете мне о
войне. — Он ждал, когда я сяду.
— О чем-нибудь другом, — сказал я.
— Вы не хотите говорить об этом? Хорошо. Что вы читали за
последнее время?
— Ничего, — сказал я. — Боюсь, что я очень отупел.
— Нет. Но читать вам нужно.
— Что написано за время войны?
— Есть «Le feu» ["Огонь" (франц.)] одного
француза, Барбюса. Есть «Мистер Бритлинг видит все насквозь».
— Это неправда.
— Что неправда?
— Он не видит все насквозь. Эти книги были у нас в
госпитале.
— Значит, вы кое-что читали?
— Да, но хорошего ничего.
— Мне кажется, что в «Мистере Бритлинге» очень хорошо
показана душа английской буржуазии.
— Я не знаю, что такое душа.
— Бедняжка. Никто не знает, что такое душа. Вы — croyant?
[верующий (франц.)]
— Только ночью.
