Иногда мы спускались по склону горы в Монтре. От самого дома
вела вниз тропинка, но она была очень крутая, и обычно мы предпочитали
спускаться по дороге и шли широкой, отверделой от мороза дорогой между полями,
а потом между каменными оградами виноградников и еще ниже между домиками
лежащих у дороги деревень. Деревень было три: Шернэ, Фонтаниван и еще одна,
забыл какая. Потом все той же дорогой мы проходили мимо старого, крепко сбитого
каменного chateau на выступе горы, среди расположенных террасами виноградников,
где каждая лоза была подвязана к тычку, и все лозы были сухие и бурые, и земля ожидала
снега, а внизу, в глубине, лежало озеро, гладкое и серое, как сталь. От chateau
дорога шла вниз довольно отлого, а потом сворачивала вправо, и дальше был
вымощенный булыжником очень крутой спуск прямо к Монтре.
У нас не было никого знакомых в Монтре. Мы шли по берегу
озера и видели лебедей, и бесчисленных чаек, и буревестников, которые взлетали,
как только подойдешь поближе, и жалобно кричали, глядя вниз, на воду. Поодаль
от берега плыли стаи гагар, маленьких и темных, оставляя за собой след на воде.
Придя в город, мы пошли по главной улице и рассматривали витрины магазинов. Там
было много больших отелей, теперь закрытых, но магазины почти все были открыты,
и нам везде были очень рады. Была очень хорошая парикмахерская, и Кэтрин зашла
туда причесаться. Хозяйка парикмахерской встретила ее очень приветливо, это
была наша единственная знакомая в Монтре. Пока Кэтрин причесывалась, я сидел в
пивном погребке и пил темное мюнхенское пиво и читал газеты. Я читал «Корьере
делла сера» и английские и американские газеты из Парижа. Все объявления были
замазаны типографской краской, вероятно, чтобы нельзя было использовать их для
сношений с неприятелем. Это было невеселое чтение. Дела везде обстояли
невесело. Я сидел в уголке с большой кружкой темного пива и вскрытым бумажным
пакетом pretzeis [род печенья (нем.)] и ел pretzeis, потому что мне нравился их
солоноватый привкус и то, каким вкусным от них становилось пиво, и читал о
разгроме. Я думал, что Кэтрин зайдет за мной, но она не заходила, и я положил
газеты на место, заплатил за пиво и пошел искать ее. День был холодный, и
сумрачный, и зимний, и камень стен казался холодным. Кэтрин все еще была в
парикмахерской. Хозяйка завивала ей волосы. Я сидел в кабинетике и смотрел. Это
меня волновало, и Кэтрин улыбалась и разговаривала со мной, и голос у меня был
немного хриплый от волнения. Щипцы приятно позвякивали, и я видел волосы Кэтрин
в трех зеркалах, и в кабинетике было тепло и приятно. Потом хозяйка уложила
Кэтрин волосы, и Кэтрин посмотрела в зеркало и немножко изменила прическу,
вынимая и вкалывая шпильки; потом встала.
— Мне прямо совестно, что я так долго.
— Monsieur было очень интересно. Разве нет, monsieur? —
улыбнулась хозяйка.
— Да, — сказал я.
Мы вышли и пошли по улице. Было холодно и сумрачно, и дул
ветер.
— Ты даже не знаешь, как я тебя люблю, — сказал я.
— Ведь, правда, нам теперь очень хорошо? — сказала Кэтрин. —
Знаешь что? Давай зайдем куда-нибудь и вместо чая выпьем пива. Для маленькой
Кэтрин пиво очень полезно. Оно не даст ей слишком сильно расти.
— Маленькая Кэтрин, — сказал я. — Вот лентяйка!
— Она умница, — сказала Кэтрин. — Она себя очень хорошо
ведет. Доктор говорит, что мне полезно пиво и что оно ей не даст слишком сильно
расти.
— Ты правда не давай ей расти, и если она будет мальчик, он
сможет стать жокеем.
— Пожалуй, если уж родится ребенок, надо будет нам в самом
деле пожениться, — сказала Кэтрин. Мы сидели в пивной за столиком в углу. На
улице уже темнело. Было рано, но день был сумрачный, и вечер рано наступил.
— Давай поженимся теперь, — сказал я.
— Нет, — сказала Кэтрин. — Теперь неудобно. Уже слишком
заметно. Не пойду я такая в мэрию.
— Жаль, что мы раньше не поженились.
— Пожалуй, так было бы лучше. Но когда же мы могли, милый?
— Не знаю.
— А я знаю только одно. Не пойду я в мэрию такой почтенной
матроной.
— Какая же ты матрона?
— Самая настоящая, милый. Парикмахерша спрашивала, первый ли
это у нас. Я ей сказала, что у нас уже есть два мальчика и две девочки.
— Когда же мы поженимся?
— Как только я опять похудею. Я хочу, чтобы у нас была
великолепная свадьба и чтоб все думали: какая красивая пара.
— Но тебя это не огорчает?
— А отчего же мне огорчаться, милый? У меня только
единственный раз было скверно на душе, это в Милане, когда я почувствовала себя
девкой, и то через пять минут все прошло, и потом тут больше всего была
виновата комната. Разве я плохая жена?
— Ты чудная жена.
— Вот и не думай о формальностях, милый. Как только я опять
похудею, мы поженимся.
— Хорошо.
— Как ты думаешь, выпить мне еще пива? Доктор сказал, что у
меня таз узковат, так что лучше не давать маленькой Кэтрин очень расти.
— Что он еще сказал? — я встревожился.
— Ничего. У меня замечательное кровяное давление, милый. Он
в восторге от моего кровяного давления.
— А что еще он сказал насчет узкого таза?
— Ничего. Совсем ничего. Он сказал, что мне нельзя ходить на
лыжах.
— Правильно.
— Он сказал, что теперь уже поздно начинать, если я до сих
пор не ходила. Он сказал, что ходить бы на лыжах можно, только падать нельзя.
— Он шутник, твой доктор.
— Нет, в самом деле, он очень славный. Мы его позовем, когда
придет время родиться маленькому.
— Ты его не спрашивала, пожениться ли нам?
— Нет. Я ему сказала, что мы женаты четыре года. Видишь ли,
милый, если я выйду за тебя, я стану американкой, а по американским законам,
когда б мы ни поженились, — ребенок считается законным.
— Где ты это вычитала?
— В нью-йоркском «Уорлд алманак» в библиотеке.
— Ты просто прелесть.
— Я очень рада, что буду американкой. И мы поедем в Америку,
правда, милый? Я хочу посмотреть Ниагарский водопад.
— Ты прелесть.
— Я еще что-то хотела посмотреть, только я забыла что.
— Бойни?
— Нет. Я забыла.
— Небоскреб Вулворта?
— Нет.
— Большой Каньон?
— Нет. Но и это тоже.
