— Что же тогда?
— Золотые ворота! Вот что я хотела посмотреть. Где это
Золотые ворота?
— В Сан-Франциско.
— Ну, так поедем туда. И вообще я хочу посмотреть
Сан-Франциско.
— Отлично. Туда мы и поедем.
— А теперь давай поедем на вершину горы. Хорошо?
— В пять с минутами есть поезд.
— Вот на нем и поедем.
— Ладно. Я только выпью еще пива.
Когда мы вышли, и пошли по улице, и стали подниматься по
лестнице к станции, было очень холодно. Холодный ветер дул из Ронской долины. В
витринах магазинов горели огни, и мы поднялись по крутой каменной лестнице на
верхнюю улицу и потом по другой лестнице к станции. Там уже стоял электрический
поезд, весь освещенный. На большом циферблате было обозначено время отхода.
Стрелки показывали десять минут шестого. Я посмотрел на станционные часы. Было
пять минут шестого. Когда мы садились в вагон, я видел, как вагоновожатый и
кондуктор вышли из буфета. Мы уселись и открыли окно. Вагон отапливался
электричеством, и в нем было душно, но в окно входил свежий холодный воздух.
— Ты устала, Кэт? — спросил я.
— Нет. Я себя великолепно чувствую.
— Нам недолго ехать.
— Я с удовольствием проедусь, — сказала она. — Не тревожься
обо мне, милый. Я себя чувствую прекрасно.
* * *
Снег выпал только за три дня до рождества. Как-то утром мы
проснулись, и шел снег. В печке гудел огонь, а мы лежали в постели и смотрели,
как сыплет снег. Madame Гуттинген убрала посуду после завтрака и подбросила в
печку дров. Это была настоящая снежная буря. Madame Гуттинген сказала, что она
началась около полуночи. Я подошел к окну и посмотрел, но ничего не мог
разглядеть дальше дороги. Дуло и мело со всех сторон. Я снова лег в постель, и
мы лежали и разговаривали.
— Хорошо бы походить на лыжах, — сказала Кэтрин. — Такая
досада, что мне нельзя на лыжах.
— Мы достанем санки и съедем по дороге вниз. Это для тебя не
опаснее, чем в автомобиле.
— А трясти не будет?
— Можно попробовать.
— Хорошо бы, не трясло.
— Немного погодя можно будет выйти погулять по снегу.
— Перед обедом, — сказала Кэтрин, — для аппетита.
— Я и так всегда голоден.
— И я тоже.
Мы вышли в метель. Повсюду намело сугробы, так что нельзя
было уйти далеко. Я пошел вперед, протаптывая дорожку, но пока мы добрались до
станции, нам пришлось довольно долго идти. Мело так, что невозможно было
раскрыть глаза, и мы вошли в маленький кабачок у станции и, метелкой стряхнув
друг с друга снег, сели на скамью и спросили вермуту.
— Сегодня сильная буря, — сказала кельнерша.
— Да.
— Снег поздно выпал в этом году.
— Да.
— Что, если я съем плитку шоколада? — спросила Кэтрин. — Или
уже скоро завтрак? Я всегда голодна.
— Можешь съесть одну, — сказал я.
— Я возьму с орехами, — сказала Кэтрин.
— С орехами очень вкусный, — сказала девушка. — Я больше
всего люблю с орехами.
— Я выпью еще вермуту, — сказал я.
Когда мы вышли, чтоб идти домой, нашу дорожку уже занесло
снегом. Только едва заметные углубления остались там, где раньше были следы.
Мело прямо в лицо, так что нельзя было раскрыть глаза. Мы почистились и пошли
завтракать. Завтрак подавал monsieur Гуттинген.
— Завтра можно будет пойти на лыжах, — сказал он. — Вы
ходите на лыжах, мистер Генри?
— Нет. Но я хочу научиться.
— Вы научитесь очень легко. Мой сын приезжает на рождество,
он вас научит.
— Чудесно. Когда он должен приехать?
— Завтра вечером.
Когда после обеда мы сидели у печки в маленькой комнате и
смотрели в окно, как валит снег, Кэтрин сказала:
— Что, если тебе уехать куда-нибудь одному, милый, побыть
среди мужчин, походить на лыжах?
— Зачем мне это?
— Неужели тебе никогда не хочется повидать других людей?
— А тебе хочется повидать других людей?
— Нет.
— И мне нет.
— Я знаю. Но ты другое дело. Я жду ребенка, и поэтому мне
приятно ничего не делать. Я знаю, что я стала ужасно глупая и слишком много
болтаю, и мне кажется, лучше тебе уехать, а то я тебе надоем.
— Ты хочешь, чтоб я уехал?
— Нет, я хочу, чтоб ты был со мной.
— Ну, так я и не поеду никуда.
— Иди сюда, — сказала она. — Я хочу пощупать шишку у тебя на
голове. Большая все-таки шишка. — Она провела по ней пальцами. — Милый, почему
бы тебе не отпустить бороду?
— Тебе хочется?
— Просто так, для забавы. Мне хочется посмотреть, какой ты с
бородой.
— Ладно. Отпущу бороду. Сейчас же, сию минуту начну
отпускать. Это идея. Теперь у меня будет занятие.
— Ты огорчен, что у тебя нет никакого занятия?
— Нет. Я очень доволен. Мне очень хорошо. А тебе?
— Мне чудесно. Но я все боюсь, может быть, теперь, когда я
такая, тебе скучно со мной?
— Ох, Кэт! Ты даже не представляешь себе, как сильно я тебя
люблю.
— Даже теперь?
— И теперь и всегда. И я вполне счастлив. Разве нам не
хорошо тут?
— Очень хорошо, но мне все кажется, что ты какой-то
неспокойный.
— Нет. Я иногда вспоминаю фронт и разных людей, но это не
тревожит меня. Я ни о чем долго не думаю.
— Кого ты вспоминаешь?
— Ринальди, и священника, и еще всяких людей. Но долго я о
них не думаю. Я не хочу думать о войне. Я покончил с ней.
— О чем ты сейчас думаешь?
— Ни о чем.
— Нет, ты думал о чем-то. Скажи.
— Я думал, правда ли, что у Ринальди сифилис.
— И все?
— Да.
— А у него сифилис?
— Не знаю.
— Я рада, что у тебя нет. У тебя ничего такого не было?
— У меня был триппер.
