— Я не хочу об этом слышать. Тебе очень больно было, милый?
— Очень.
— Я б хотела, чтоб у меня тоже был.
— Не выдумывай.
— Нет, правда. Я б хотела, чтобы у меня все было, как у
тебя. Я б хотела знать всех женщин, которых ты знал, чтоб потом высмеивать их
перед тобой.
— Вот это красиво.
— А что у тебя был триппер, красиво?
— Нет. Смотри, как снег идет.
— Я лучше буду смотреть на тебя. Милый, что, если б ты
отпустил волосы?
— То есть как?
— Ну, немножко подлиннее.
— Они и так длинные.
— Нет, отпусти их немного длиннее, а я остригусь, и мы будем
совсем одинаковые, только один светлый, а другой темный.
— Я не хочу, чтоб ты остриглась.
— А это, может быть, забавно. Мне надоели волосы. Ночью в
постели они ужасно мешают.
— Мне нравится так.
— А с короткими бы тебе не понравилось?
— Может быть. Мне нравится, как сейчас.
— Может быть, с короткими лучше. И мы были бы оба
одинаковые. Милый, я так тебя люблю, что хочу быть тобой.
— Это так и есть. Мы с тобой одно.
— Я знаю. По ночам.
— Ночью все замечательно.
— Я хочу, чтоб совсем нельзя было разобрать, где ты, а где
я. Я не хочу, чтоб ты уезжал. Я это нарочно сказала. Если тебе хочется, уезжай.
Но только возвращайся скорее. Милый, ведь я же вообще не живу, когда я не с
тобой.
— Я никогда не уеду, — сказал я, — я ни на что не гожусь,
когда тебя нет. У меня нет никакой жизни.
— Я хочу, чтобы у тебя была жизнь. Я хочу, чтобы у тебя была
очень хорошая жизнь. Но это будет наша общая жизнь, правда?
— Ну как, перестать мне отпускать бороду или пусть растет?
— Пусть растет. Отпускай. Это так интересно. Может быть, она
вырастет к Новому году.
— Хочешь, сыграем в шахматы?
— Лучше в другую игру.
— Нет. Давай в шахматы.
— А потом в другую?
— Да.
— Ну, хорошо.
Я достал шахматную доску и расставил фигуры. За окном
по-прежнему валил снег.
* * *
Как-то раз я среди ночи проснулся и почувствовал, что Кэтрин
тоже не спит. Луна светила в окно, и на постель падали тени от оконного
переплета.
— Ты не спишь, дорогой?
— Нет. А ты не можешь заснуть?
— Я только что проснулась и думаю о том, какая я была
сумасшедшая, когда мы встретились. Помнишь?
— Ты была чуть-чуть сумасшедшая.
— Теперь со мной никогда такого не бывает. Теперь у меня все
замечательно. Ты так чудно говоришь это слово. Скажи «замечательно».
— Замечательно.
— Ты милый. И я теперь уже не сумасшедшая.
Я только очень, очень, очень счастлива.
— Ну спи, — сказал я.
— Ладно. Давай заснем оба сразу.
— Ладно.
Но мы не заснули сразу. Я еще довольно долго лежал, думая о
разных вещах и глядя на спящую Кэтрин и на лунные блики у нее на лице. Потом я
тоже заснул.
Глава 39
К середине января я уже отрастил бороду, и установились
наконец по-зимнему холодные, яркие дни и холодные, суровые ночи. Снова можно
было ходить по дорогам. Снег стал твердый и гладкий, укатанный полозьями саней
и бревнами, которые волокли с горы вниз. Снег лежал повсюду кругом, почти до самого
Монтре. Горы по ту сторону озера были совсем белые, и долина Роны скрылась под
снегом. Мы совершали длинные прогулки по другому склону горы до Бэн-де-л`Альяз.
Кэтрин надевала подбитые гвоздями башмаки и плащ и брала с собой палку с острым
стальным наконечником. Под плащом ее полнота не была заметна, и мы шли не
слишком быстро, и останавливались, и садились отдыхать на бревнах у дороги,
когда она уставала.
В Бэн-де-л`Альяз был кабачок под деревьями, куда заходили
выпить лесорубы, и мы сидели там, греясь у печки, и пили горячее красное вино с
пряностями и лимоном. Его называют Gluhwein, и это прекрасная вещь, когда нужно
согреться или выпить за чье-нибудь здоровье. В кабачке было темно и дымно, и
потом, когда мы выходили, холодный воздух обжигал легкие и кончик носа при
дыхании немел. Мы оглядывались на кабачок, где во всех окнах горел свет, и у
входа лошади лесорубов били копытами, чтоб согреться, и мотали головой. Волоски
на их мордах были покрыты инеем, и пар от их дыхания застывал в воздухе. На
обратном пути дорога была гладкая и скользкая, и лед был оранжевый от лошадиной
мочи до самого поворота, где тропа, по которой волокли бревна, уходила в
сторону. Дальше дорога была покрыта плотно укатанным снегом и вела через лес, и
два раза, возвращаясь вечером домой, мы видели лисицу.
Это был славный край, и когда мы выходили гулять, нам всегда
было очень весело.
— У тебя замечательная борода, — сказала Кэтрин. — Совсем
как у лесорубов. Ты видел того, в золотых сережках?
— Это охотник на горных козлов, — сказал я. — Они носят
серьги, потому что это будто бы обостряет слух.
— Неужели? Вряд ли это так. По-моему, они носят их, чтоб
всякий знал, что они охотники на горных козлов. А здесь водятся горные козлы?
— Да, за Дан-де-Жаман.
— Как забавно, что мы видели лисицу.
— А лисица, когда спит, обертывает свой хвост вокруг тела, и
ей тепло.
— Вот, должно быть, приятно.
— Мне всегда хотелось иметь такой хвост. Что, если б у нас
были хвосты, как у лисиц?
— А как же тогда одеваться?
— Можно заказывать специальные костюмы или уехать в такую
страну, где это не имеет значения.
— Мы и сейчас в такой стране, где ничто не имеет значения.
Разве не замечательно, что мы живем тут и никого не видим? Ты ведь не хочешь
никого видеть, правда, милый?
— Да.
— Давай посидим минутку. Я немножко устала.
Мы сидели на бревне совсем рядом. Впереди дорога уходила в
лес.
— Она не будет мешать нам, малышка? Как ты думаешь?
— Нет. Мы ей не позволим.
— Как у нас с деньгами?
