— Она славная, — сказал я.
— О да. Она очень славная. Она сестра.
— А вы разве не сестра?
— О нет. Я то, что называется VAD. [Voluntary Aid Department
(англ.) — женский добровольческий корпус обслуживания действующей армии] Мы
работаем очень много, но нам не доверяют.
— А почему?
— Не доверяют тогда, когда дела нет. Когда работы много,
тогда доверяют.
— В чем же разница?
— Сестра — это вроде доктора. Нужно долго учиться. А VAD
кончают только краткосрочные курсы.
— Понимаю.
— Итальянцы не хотели допускать женщин так близко к фронту.
Так что у нас тут особый режим. Мы никуда не выходим.
— Но я могу приходить сюда?
— Ну конечно. Здесь не монастырь.
— Давайте забудем про войну.
— Это не так просто. В таком месте трудно забыть про войну.
— А все-таки забудем.
— Хорошо.
Мы посмотрели друг на друга в темноте. Она мне показалась
очень красивой, и я взял ее за руку. Она не отняла руки, и я потянулся и обнял
ее за талию.
— Не надо, — сказала она. Я не отпускал ее.
— Почему?
— Не надо.
— Надо, — сказал я. — Так хорошо.
Я наклонился в темноте, чтобы поцеловать ее, и что-то
обожгло меня коротко и остро. Она сильно ударила меня по лицу. Удар пришелся по
глазам и переносице, и на глазах у меня выступили слезы.
— Простите меня, — сказала она.
Я почувствовал за собой некоторое преимущество.
— Вы поступили правильно.
— Нет, вы меня, пожалуйста, простите, — сказала она, — Но
это так противно получилось — сестра с офицером в выходной вечер. Я не хотела
сделать вам больно. Вам больно?
Она смотрела на меня в темноте. Я был зол и в то же время
испытывал уверенность, зная все наперед, точно ходы в шахматной партии.
— Вы поступили совершенно правильно, — сказал я. — Я ничуть
не сержусь.
— Бедненький!
— Видите ли, я живу довольно нелепой жизнью. Мне даже не
приходится говорить по-английски. И потом, вы такая красивая.
Я смотрел на нее.
— Зачем вы все это говорите? Я ведь просила у вас прощения.
Мы уже помирились.
— Да, — сказал я. — И мы перестали говорить о войне.
Она засмеялась. Первый раз я услышал, как она смеется. Я
следил за ее лицом.
— Вы славный, — сказала она.
— Вовсе нет.
— Да. Вы добрый. Хотите, я сама вас поцелую?
Я посмотрел ей в глаза и снова обнял ее за талию и
поцеловал. Я поцеловал ее крепко, и сильно прижал к себе, и старался раскрыть
ей губы; они были крепко сжаты. Я все еще был зол, и когда я ее прижал к себе,
она вдруг вздрогнула. Я крепко прижимал ее и чувствовал, как бьется ее сердце,
и ее губы раскрылись и голова откинулась на мою руку, и я почувствовал, что она
плачет у меня на плече.
— Милый! — сказала она. — Вы всегда будете добры ко мне,
правда?
«Кой черт», — подумал я. Я погладил ее волосы и потрепал ее
по плечу. Она плакала.
— Правда, будете? — она подняла на меня глаза. — Потому что
у нас будет очень странная жизнь.
Немного погодя я проводил ее до дверей виллы, и она вошла, а
я отправился домой. Вернувшись домой, я поднялся к себе в комнату. Ринальди
лежал на постели. Он посмотрел на меня.
— Итак, ваши дела с мисс Баркли подвигаются?
— Мы с ней друзья.
— Вы сейчас похожи на пса в охоте.
Я не понял.
— На кого?
Он пояснил.
— Это вы, — сказал я, — похожи на пса, который…
— Стойте, — сказал он. — Еще немного, и мы наговорим друг
другу обидных вещей. — Он засмеялся.
— Покойной ночи, — сказал я.
— Покойной ночи, кутинька.
Я подушкой сшиб его свечу и улегся в темноте. Ринальди
поднял свечу, зажег и продолжал читать.
Глава 6
Два дня я объезжал посты. Когда я вернулся домой, было уже
очень поздно, и только на следующий вечер я увиделся с мисс Баркли. В саду ее
не было, и мне пришлось дожидаться в канцелярии госпиталя, когда она спустится
вниз. По стенам комнаты, занятой под канцелярию, стояло много мраморных бюстов
на постаментах из раскрашенного дерева. Вестибюль перед канцелярией тоже был
уставлен ими. По общему свойству мраморных статуй они все казались на одно
лицо. На меня скульптура всегда нагоняла тоску; еще бронза куда ни шло, но
мраморные бюсты неизменно напоминают кладбище. Есть, впрочем, одно очень
красивое кладбище — в Пизе. Скверных мраморных статуй больше всего в Генуе. Эта
вилла принадлежала раньше какому-то немецкому богачу, и бюсты, наверно, стоили
ему немало денег. Интересно, чьей они работы и сколько за них было уплачено. Я
пытался определить, предки это или еще кто-нибудь; но у них у всех был однообразно-классический
вид. Глядя на них, ничего нельзя было угадать.
