— За город. Мы сняли в лесу дачу.
Рейне махнул шлангом в неопределенном направлении и вставил наконечник шланга в гнездо.
— Твоя машина? — Давний знакомец обошел автомобиль, вслух восхищаясь зеленым металликом. Машина была только что вымыта и отполирована. Они с Ангелой всегда ездили на одну и ту же мойку.
— Конечно, это моя машина, — ответил Рейне.
Только теперь человек заметил на заднем сиденье Ангелу с ребенком. Его румяная жена выглядела просто восхитительно в своем голубом пальто.
— Значит, едешь с семьей на дачу? — спросил человек.
— Именно, — ответил Рейне. — Хотим пару дней, пока хорошая погода, побыть на даче с малышом.
Мужчина серьезно кивнул, помолчал и сказал:
— Значит, в конце концов тебе повезло и ты сорвал крупный выигрыш?
Рейне вспомнил табачную лавку и их фантазии о том, на что они потратят деньги, если им повезет. Он рассмеялся:
— Нет, нет. Получил небольшое наследство от сестры.
Сзади нетерпеливо посигналили, и разговор пришлось закончить.
Но встреча с давним приятелем надолго запечатлелась в памяти Рейне. Он посмотрел на себя глазами постороннего человека: счастливый муж, едущий на дачу с женой и сыном. Он вспомнил слова знакомого: «Тебе повезло и ты сорвал крупный выигрыш?» Он должен был ответить «да». «Да, я крупно выиграл. Мне пришлось долго ждать, но в конце концов я выиграл».
Глава 10
Материнство до неузнаваемости преобразило Ангелу. Она стала жизнерадостнее, живее. Она стала меньше вязать и реже сидела перед телевизором. Это и неудивительно, так как забот у нее прибавилось. Для прежних занятий она могла выкроить лишь часок-другой, пока малыш спал.
Она перестала есть пирожные и сладости в прежних огромных количествах. Ей пришлось купить новую одежду, потому что старая висела на ней теперь как мешок. Лицо ее приобрело контуры, выступил небольшой, но решительный подбородок, который придавал Ангеле пикантность, но немного пугал Рейне.
Временами Рейне вспоминал прежнюю Ангелу, ее пустой, направленный на телевизионный экран взгляд, механически орудующие вязальным крючком руки, направленный внутрь взор и отсутствующий вид, когда она ела пирожные. Казалось, Ангела наконец пробудилась после долгого мертвого сна.
Да, материнство сильно ее изменило. Он тщательно проштудировал брошюру «Как стать отцом», которую дала ему акушерка во время беседы, и был подготовлен к переменам. Из брошюры он узнал также, что после родов у женщины может ослабеть половое влечение.
Особым влечением, насколько он мог судить, Ангела и раньше-то не отличалась, но от секса никогда не отказывалась. Она его покорно принимала. Всегда была под рукой. Рейне довольствовался этим и никогда не требовал большего.
Рейне очень долго ждал, прежде чем решиться на близость с Ангелой после родов, но она сразу же сказала ему «нет». Никаких объяснений, никаких извинений — только тихое, но твердое «нет». С тех пор это повторялось каждый раз, когда Рейне пытался сблизиться с ней.
Не было никакого смысла ставить ей это в упрек.
Очень редко, особенно когда Ангела кормила малыша, Рейне ощущал легкий укол в сердце, словно крошечная птичка клевала его в грудь.
Может быть, это была зависть к Бьярне, которому Ангела не возбраняла прикасаться к своему телу? Неужели он ревнует жену к собственному сыну?
Нет, для такой ревности он был чересчур счастлив. Он больше прежнего любил Ангелу и безмерно любил Бьярне. Он любил их вместе, как единое живое существо. Они же всегда вместе, они неразделимы — мать и дитя.
Он подождет. Ему некуда спешить. Счастливый человек никогда не спешит.
Все лето они провели на даче. Бьярне обычно лежал в траве на одеяле, Ангела, в бейсболке, сидела рядом в открытом летнем платье. Руки, занятые вязаньем, сновали на ее коленях, как два мелких зверька. Рейне работал либо в мастерской, либо на участке. Вокруг их маленького рая, словно стена из зелени и птичьего чириканья, стоял густой темный лес.
Здесь они были наедине с собой. То же самое можно было бы сказать и об их житье в городской квартире, но там были чужие люди на улице и соседи на лестничной площадке. Здесь, за городом, их уединение было более полным, как и их единение. Он, она и дитя. И больше никого.
Время от времени они ездили за покупками в соседний поселок. Когда же шел дождь и дом казался им слишком тесным, а лес слишком мрачным, они путешествовали по окрестностям.
Однажды они заехали в «Деревенскую избу», чтобы попить кофе у камина. Ангела уселась возле камина, держа на коленях Бьярне. К ним подошел хозяин, поздоровался, подивился малышу и спросил, нравится ли им дом.
Ангела сняла с малыша курточку — у огня было жарко, — а Рейне, посмотрев на жену, вдруг вспомнил, как она гладила черную кошку, устроившуюся у нее на коленях.
— У вас не было раньше кошки? — спросил он.
— Вон той? — ответил хозяин и указал на окно, из которого Рейне увидел расхаживавшую по двору серую полосатую кошку. Временами она останавливалась у столиков под зонтиками и терлась об ножки.
— Нет, я помню, что у вас была черная кошка, совершенно черная.
— Может быть, — сказал хозяин. — Здесь бегает много разных кошек. Одни появляются, другие исчезают.
В то лето они еще пару раз заезжали в кафе, и каждый раз Рейне искал глазами черную кошку, но ее не было.
Однажды он услышал, как Ангела пела.
В тот момент он стоял на стремянке и чинил водосток на крыше. Ангела сидела на одеяле в тени дерева, опершись спиной о ствол. Она высоко поддернула юбку и раскинула в стороны толстые ноги. Запеленатый Бьярне лежал на них и тихо плакал. Мать только что его покормила, и ему следовало бы спать, но он почему-то никак не мог успокоиться. Ангела ритмично похлопала его по попке и неожиданно начала петь.
Рейне чуть не упал с лестницы, так его удивило это пение. Ангела пела «Ты чудный мой хрусталик». У нее оказался чистый, звонкий, переливчатый и глубокий голос. Говорила она совсем по-другому — монотонно, бесцветно, почти как робот.
Рейне спустился со стремянки и хотел подойти ближе, чтобы лучше слышать чудное пение, но потом остановился. Это была такая мирная сцена. Ангела выглядела совершенно счастливой, да и Бьярне успокоился и уснул.
За обедом он нерешительно сказал:
— Я слышал сегодня, как ты поешь. Это было так красиво.
— Я не пела, — ответила Ангела и опустила глаза.
— Да нет же, это была старинная народная песня, правда? Я и не знал, что у тебя такой чудесный голос.
— Я не пела, — упрямо повторила Ангела.
Он и в самом деле был готов этому поверить. Голос, каким она сказала «Я не пела», был таким же невыразительным и плоским, как стена. Певческий же ее голос обладал поистине трехмерным объемом, куда, казалось, можно было войти.
