Мужчина пожал плечами:
– Наверное, ты права. Я каждый день думаю о том, чтобы положить конец всему, но до сих пор так ничего и не сделал. Пожалуй, я стал очень ленивым. Нора, знаешь, до случившегося в нашем летнем домике я всегда полагал, что самое худшее из всех существующих чувств – это скорбь. Скорбь от потери близкого или оттого, что сам оказался брошенным. Только одному Богу известно, сколько я перенес страданий. Но скорбь ничто по сравнению с чувством вины. Вина! – Это слово прозвучало так хлестко, как удар кнутом по его обнаженной груди. – Это самое ужасное, что только может быть.
Ивонн, глядя на его перекошенное от боли лицо, тихо произнесла:
– Ты не прав, Бернхард. Есть еще нечто такое, что хуже даже, чем чувство вины: это отсутствие этого чувства. Тот, кто не признает свою вину, уже не человек. Это монстр. Однажды ты спросил меня о том, а существует ли прощение. Ты еще помнишь? И я тебе сказала, что, по-моему, оно существует. Если есть вина, то должно быть и прощение. Я считаю, что все дело именно в чувстве вины. Осознав и раскаявшись, ты получаешь и прощение.
Ивонн замолчала и, прежде чем продолжить, внимательно посмотрела в глаза Бернхарду:
– Ты знаешь, что тебе теперь следует сделать?
Он вопросительно посмотрел на нее.
– Тебе придется пойти в полицию и во всем признаться.
Бернхард, едва не задохнувшись от ужаса, жестко возразил:
– Никого не касается, как мы решаем свои дела. Нора, я рассказал тебе обо всем по большому секрету, всецело полагаясь на то, что это останется между нами.
– Я не собираюсь доносить на тебя в полицию. Я также не думаю, что меня вообще кто-то станет слушать. Это не такое уж и простое дело – отменить приговор. И прежде всего потому, что сам осужденный этого не хочет. Но если ты сам туда пойдешь, то тогда это будет совсем другое дело. Поэтому, Бернхард, я просто прошу тебя: скажи им правду.
Мужчина посмотрел на Ивонн с разочарованием во взгляде.
– Нора, но ты же сказала, что ты мой ангел-хранитель. Я думал, что ты будешь меня защищать.
– Этим-то я как раз и занимаюсь. Я защищаю тебя от самого себя.
– Но ты не можешь заставить меня пойти в полицию, – резко возразил он.
– А если Хелена тебя попросила бы об этом, ты бы это сделал?
– Хелена никогда не попросит меня об этом.
– Ну а если бы она это сделала?
Подумав какое-то время, Бернхард ответил:
– Я бы без колебаний сделал все, о чем попросила меня Хелена.
– Прекрасно, – кратко сказала Ивонн и встала. – Это – самое главное, что вы настолько единодушны.
– Именно так.
– Я ухожу. Твои рубашки висят в ванной. На сушилке пока еще нет свободного места, но с этим ты наверняка и сам сможешь справиться.
– Ну да. А ты придешь в четверг? Или в июле ты уходишь в отпуск?
– Нет, Бернхард. Я больше не приду.
– Ты уходишь в отпуск прямо сейчас?
– Нет, я увольняюсь.
Бернхард удивленно уставился на Ивонн:
– Увольняешься, так внезапно? Ты не можешь так шутить.
– Я не шучу. Я больше никогда не переступлю порог этого дома. Меня тошнит от твоих рассказов. Бернхард, я не могу находиться с тобой под одной крышей.
Ивонн встала и стремительно направилась в прихожую.
– Нет. Подожди. Ты не можешь этого сделать. Вернись!
Бернхард побежал вслед за Ивонн и схватил ее за руку. Его хватка была такой крепкой и болезненной, что она остановилась.
– Нора, не бойся, я ничего тебе не сделаю. Но ты ведь не можешь так просто меня бросить. Ты же больше чем просто домработница. У нас ведь так много общего, разве ты забыла об этом?
– Секс, но это совсем ничего не значит. Ведь так ты когда-то сказал? – прошипела она.
– Но ты и в самом деле мне небезразлична. Я всегда жду понедельников и четвергов, когда ты приходишь. Разве ты не знаешь об этом?
Бернхард крепко держал Ивонн за обе руки, и она поняла, что собственными силами ей не справиться. Она видела, как напряглись мощные мускулы на его плечах и предплечьях.
– Отпусти меня, пожалуйста, отпусти, – взмолилась Ивонн, удивившись тому, как жалобно прозвучал ее голос.
– Нет, если ты намерена меня бросить.
– Я останусь еще ненадолго. Хорошо? – выдохнула она. Несмотря на то что губы ее дрожали, она попыталась говорить спокойно и убедительно.
– Обещаешь?
Ивонн согласно кивнула, и Бернхард отпустил ее руки. Она, поморщившись, потерла запястья. Бернхард рассмеялся. В следующий момент Ивонн кинулась к двери, но мужчина среагировал молниеносно, и едва она успела приблизиться к ней, как он заслонил ей выход.
– Ты же обещала! – возмущенно крикнул Бернхард. – Ты же обещала остаться. И я не выпущу тебя, пора бы уже зарубить это у себя на носу.
Голая волосатая грудь мужчины вздымалась и опускалась в едва сдерживаемой ярости, его плечи судорожно приподнялись. В таком виде он напомнил Ивонн раненого кабана, сильного, мускулистого и обезумевшего от боли. Его черные зрачки расширились, придавая ему нечеловеческий вид.
Внезапно Ивонн заплакала от страха. Никогда еще в жизни она не испытывала ничего подобного. Прежде она плакала и от горя, и от радости, от негодования и усталости. Но никогда от страха. Это был сдержанный, с дрожью в голосе плач загнанного зверя, забившегося глубоко в нору; и, едва раскрывая рот, она, то и дело запинаясь, сумела только пробормотать:
– Разве ты не понимаешь… что я боюсь тебя… когда ты… так себя ведешь?
– Боишься? Но почему ты боишься? – Бернхард посмотрел на нее с нескрываемым удивлением. – У тебя нет причин для страха.
И Ивонн неожиданно для себя поняла то, что он имел в виду: ее страх не шел ни в какое сравнение с его собственным страхом.
Заставив себя успокоиться, она произнесла уже другим тоном:
– Отойди.
У нее был все такой же категоричный, но при этом очень четкий и ободряющий голос, как и прежде, когда она отвозила Бернхарда в больницу во время его приступа страха. Ивонн догадалась, что Хелена разговаривала с ним точно так же.
– Бернхард, сейчас же отойди от двери.
Он посторонился. Его рот открывался и закрывался, как у рыбы.
– Но, Нора…
Ивонн нажала на дверную ручку вниз и вышла. Спустившись по лестнице, она выбежала на улицу. Сильный дождь ударил ей в лицо.
– Нора, подожди! – послышался голос Бернхарда.
Она бросила украдкой взгляд через плечо: стоявший на ступеньках мужчина отнюдь не кинулся вслед за ней.
Мокрая от дождя Ивонн, дрожа от холода в блузке с коротким рукавом, побежала по улице Флоксов. Ее пальто осталось у Бернхарда, и это был хороший знак: это было пальто Норы Брик, и, следовательно, она никогда уже не наденет его, поскольку Норы Брик больше не существует.
