– Бр-р-р, – сказал он. – Представляю! Омерзительно. Надеюсь, здесь все пройдет чище.
С Джильберта сняли камзол, оставив в белой рубашке. На помост тем временем торопливо взобрался священник и, развернув молитвенник, повернулся лицом к плахе и замер в скорбном молчании.
Палач взошел по ступенькам неторопливо, то ли соблюдая статус, то ли путаясь в чужом фартуке, у плахи остановился в слишком картинной позе, уперев острие топора в темное дерево.
Стражи, что преграждали барону дорогу к помосту, расступились, и Джильберт почти взбежал по ступенькам, настолько молодой, красивый и сияющий, что в увеличивающейся толпе во дворе послышались горестные вздохи.
Священник торопливо причастил, судебный исполнитель прочел приговор, Джильберт выслушал спокойно, не дрогнув лицом и не шевельнув даже бровью.
– Желаете что-то сказать перед казнью? – спросил исполнитель.
Джильберт покачал головой.
– Нет… Все правильно. Мы подняли мятеж против короля, это нарушение закона, и все поплатились. Закон суров, но это закон. Я не прошу милосердия и не желаю его, мы все сделали правильно, я не раскаиваюсь!
Он без напоминания пошел к плахе, опустил голову в специальный вырез, чтобы палач не ударил слишком близко к затылку, сразу же выбросил в стороны прямые руки с растопыренными пальцами, как знак того, что он готов.
Палач медленно опустил топор острием на обнаженную шею жертвы, примерился, вскинул топор, но засомневался и еще раз для точности прикоснулся холодным лезвием к тому же месту приговоренного.
Наконец топор красиво и грозно взлетел над головой в кожаной маске. Я видел, как Джильберт задержал дыхание и закрыл глаза. Солнце заиграло на широком лезвии, толпа затаила дыхание.
Звонко пропел рожок, все повернули головы в нашу сторону. Король с балкона милостиво взмахнул белым платком.
Палач медленно опустил топор и, уперев острием в дощатый пол, красиво оперся на рукоять мускулистыми руками. На помост поднялся герольд, прокричал звонко, поворачиваясь во все стороны:
– Его Величество король Эдвин Рафнсварт милостиво заменяет смертную казнь путем усекновения головы бессрочным заточением в Башне Смерти!..
Толпа ошарашенно безмолвствовала, наконец кто-то заорал ликующе:
– Да не прольется кровь единственного наследника древнего рода герцогов Хрутеров!
Еще несколько голосов в толпе поддержали, но остальные собравшиеся показались мне явно разочарованными. Любая казнь – это красивое и нравоучительное зрелище, а казнь высокорожденного – вдвойне. Можно сказать детям насчет нужности соблюдения правил, вон даже высокие титулы не спасают, да и вообще просто приятно посмотреть, как палач рубит головы знатным.
Я пробормотал:
– Вы подготовили это заранее?
Король снисходительно улыбнулся.
– Нет, по дороге на балкон.
Я вспомнил, как к нему подходили за указаниями придворные, промолчал и только смотрел, как сразу несколько слуг торопливо сервируют стол там же на балконе. Вечер обещает быть теплым, и хотя нам заботливо набросили на плечи нечто вроде теплых халатов, но все равно начало лета, тепло еще не ушло из воздуха, а до холодной ночи далеко.
Обожаю эти моменты, когда солнце опускается к горизонту, косые лучи с невероятной резкостью высвечивают каждую травинку, все обретает добавочную глубину и объем, краски становятся ярче и насыщеннее. Я, равнодушный к красотам природы, только в эти минуты замечаю ее и всякий раз охаю, будто увидел первый раз: ух ты, а это, оказывается, просто сказочно красиво!
Перед нами два кубка и серебряный кувшин с вином, но я жестом отослал недоумевающих слуг, а король с напряженным вниманием смотрел, как перед нами медленно возникают из ничего фужеры из тончайшего стекла.
Я наполнил мадерой, она как раз под очарование этого вечера, взглянул на короля и взял свой бокал. Король повторил мой жест, но после первого же глотка взгляд прояснился, а жесткие складки на лице разошлись.
– Ваше Величество, – сказал я, – это был очень мудрый поступок.
Он посмотрел на меня с сомнением.
– Да?
– Подарив барону Джильберту жизнь, – пояснил я, – вы показали себя мудрым и великодушным королем…
Он поморщился.
– На самом деле, если честно, я вообще отпускал его прощаться с семьей в надежде, что не вернется. И спасет свою шкуру.
– Но опозорит себя и свой род? – спросил я. – Он же не отдельный человек, а часть рода. Ну, как муравей, что лишь часть муравейника… Но заменив казнь на вечное заточение, вы сделали великолепный ход. Никто не узнает ваших истинных побуждений, кроме вас самого, зато народ и знать увидели ваше великодушие. Пусть даже кто-то и догадался, что будет дальше, это не так важно.
Он спросил с интересом:
– А что будет дальше?
– Через какое-то время, – сказал я с убеждением, – вы его отпустите по случаю какой-нибудь славной годовщины битвы, замужества вашей дочери или рождения внука.
– Гм, – проговорил он с прежним интересом, – а на чем вы основываете свои странные предположения?
– Но я угадал?
Он усмехнулся.
– Все равно мне интересно.
– Во-первых, – сказал я, – пройдет время, память о мятеже сгладится, у всех новые заботы, и освобождение пройдет практически незамеченным. В смысле, уже никому не будет, кроме самого барона Джильберта и его семьи, до этого дела. Во-вторых, что самое главное, он за это время в самом деле станет другим человеком…
Он присматривался ко мне с его большим вниманием и странным интересом.
– Да, вы уже говорили. Хотя у меня и есть серьезные сомнения, такие твердоголовые не меняются, но все же… пусть.
– Кстати, – сказал я, – Ваше Величество, напомните-ка детали насчет наших отношений…
Он посмотрел на меня исподлобья.
– Ваше Высочество?
Я пояснил торопливо:
– Отношения наших королевств, я хотел сказать. Как соседи, мы не просто заинтересованы в дружбе и сотрудничестве, но и просто обязаны крепить узы братства и единства…
Лицо его становилось все холоднее, я не понимал, чем это вызвано, а он откинулся на спинку кресла, подумал, продолжая мерить меня достаточно недружелюбным взглядом… нет, даже не столько недружелюбным, а больше как бы умаляющим мою значимость, а это подразумевает, что я оскорбил его, даже заговорив о таких высоких делах государственной важности.
– Ваше Величество? – спросил я.
Он вздохнул, поморщился, губы искривились в недовольной гримасе.
– Ваше Высочество, – ответил он, – вы угостили меня дивным вином. Я это ценю. И готов с вами говорить об этом вине хоть весь вечер. Но только о вине, как вы должны понимать.
