– Мы рождены, – ответил я, – чтоб сказку сделать былью. Преодолеть пространство и простор… Что мы и делаем время от времени. Как выборы аббата?
Он сказал весело:
– Выборы? Идут!.. Готовимся. Но мы не спешим. А ты?
– А я спешу, – ответил я. – И лучше бы напрямик к аббату. Что-то у меня с головой… я был уверен, что выборы нового настоятеля должны быть не то через пару недель, не то через пару месяцев…
Он кивнул.
Все верно. Только в каждом монастыре свой устав, а у некоторых еще и свое летоисчисление. Но об этом, судя по твоему лицу, тебе еще рано. О твоем прибытии я доложу, не волнуйся. Тем более что ты, судя по всему, что-то накопал.
– Откуда видно?
– Иначе бы не прибежал вприпрыжку, – ответил он с ухмылкой. – Эй, брат Альдарен!.. Проводи брата паладина в его келью и устрой на ночь.
В трех шагах возник тихий смиренный монах, по возрасту почти послушник, хотя уже догадываюсь, он в храме не один десяток лет.
– А настоятелю сообщить? – спросил он почтительно, словно Жак не Жак, а владетельный сеньор.
– Я сам сообщу, – сказал Жак. – Утром.
Поклонившись, брат Альдарен сказал благочестивым голосом:
– Да будет благодать Божья с вами, брат паладин. Следуйте за мной.
– Привет, Альдарен, – ответил я. – Веди. Мою келью еще не заняли?
Он ответил с оттенком удивления:
– Нет, конечно. Отец настоятель сказал, что вы сегодня вернетесь.
Я кивнул Жаку.
– Еще увидимся.
Он облизал губы, намекая на то вино, которым их угощал, сказал с готовностью:
– Только свистни, брат паладин!
Альдарен замедленно повернулся и пошел к зданию, не оглядываясь и не делая ни единого лишнего жеста.
Уже у самого порога здания я спросил в его спину:
– Брат Альдарен, а это ничего, что у тебя нет… тени?
Он ответил тем же равнодушно благочестивым голосом:
– У брата Смарагда их две, ну и что?
Я зябко передернул плечами.
– Вообще-то да, неча со своим свинячьим рылом в суконный ряд. Тут же не простые свиньи, тут духовная элита. Как отец настоятель себя чувствует?
Он ответил, не меняя голоса:
– Как и последние двадцать лет. Стар он уже, брат паладин.
Я спросил невольно:
– А когда он был молодым?
– Тогда он был молодым, – ответил он.
– Когда это было? – спросил я.
Он ответил уклончиво:
– Тогда мир был совсем другим… Вот ваша келья, брат паладин. Располагайтесь, отдыхайте. Утром о вас немедленно сообщат аббату.
Я проворчал с подозрением:
– Уверен, он и так уже знает.
Он обернулся и посмотрел на меня с некоторым удивлением.
– Конечно. Но таковы правила.
Таковы правила, думал я рассерженно, но в то же время голова раскалялась, словно котелок, подвешенный над огнем, от сотен и тысяч новых и весьма противоречивых мыслей. Конечно, они стараются держаться, как все люди. Как, видимо, вели себя очень давно. Или как сейчас ведут себя люди в других регионах.
Наверное, у меня допуск повысился, если я заметил и отсутствие тени у брата Альдарена, и тот намекнул, что отец настоятель намного старше, чем я думаю.
Возможно, допустят еще куда-нибудь или к чему-нибудь, если, конечно, не щелкнут по носу, если суну морду в запретное. Ладно, пусть щелкнут, зато буду знать границы. Сказал же однажды Пифагор: стыдно умирать, состарившись, так и не узнав, на что способны твои дух и тело.
Колокол отзвонил время отхода ко сну, я растянулся на узкой монастырской койке, чувствуя, как после мгновенного перехода болят все кости, словно я отмахал все мили на крыльях.
В сон провалился почти моментально, некоторое время бегал и прыгал, даже летал, потом странный холод вошел в мое сердце, оно начало трепыхаться все реже и слабее, засыпая, как рыба на разделочном столе, а вот я уже снова в том чудовищно отвратительном зале, неизвестно где расположенном. На этот раз через каменные плиты проросла высокая трава, иные стебли мне до пояса, проползла вялая мысль, что либо камень призрачный, либо трава, но тут же угасла под натиском ужасающе пугающего чувства, что я совсем тля, а здесь такая мощь, что никто и не заметит, как меня раздавят…
Стены далеко, из них торчат черные ветви, непонятно как проросшие, но я с ужасом понимаю, что эти ветви размером со столетние дубы, а само дерево столь чудовищно, что может держать на себе целый материк…
Если в прошлые разы, когда я видел все это во сне, я шел по своей воле, превозмогая сопротивление воздуха-воды, или почти по своей воле, то сейчас меня медленно, но властно несет некая мощь, я не властен над собой, только в страхе и беспомощности смотрю, как мимо проплывают омерзительные корни, в нишах стены отвратительные звери, а смотрятся ужасными потому, что это люди, ставшие зверьми…
Снова впереди из тьмы выступил черный трон, зловещий и сладко отвратительный, чересчур массивный, олицетворяющий власть над всем миром. Меня медленно несло к помосту, и как я ни пытался противиться, но мое тело поднялось по ступенькам…
Незримый голос, что огромный, как вся вселенная, произнес во мне ясно и отчетливо: «Не смей даже прикасаться! Это гибель тебе и всему миру», однако я поднялся на последнюю ступеньку, пурпурная подушка уже победно багрового цвета, а корона из странного черного металла радостно вспыхнула тьмой, узнавая и приветствуя меня. Я протянул руки…
Острая боль заставила вскрикнуть, я с трудом обратил взор на поврежденное место, моя правая кисть целиком в пасти чудовищно огромного черного зверя.
Я вскрикнул и пробудился, Бобик, страшный и взъерошенный, уже не Бобик, а настоящий Адский Пес, держит мою руку в зубах, глубоко вонзив в нее клыки.
– Что ты делаешь? – вскрикнул я. – Отпусти!
Он медленно разжал челюсти, налитые багровым огнем глаза горят сатанинским безумием, а рычание угасает в его груди медленно и неохотно.
Кровь остановилась, хотя чистая простыня уже испачкана красными пятнами, я с усилием начал заращивать раны, но те отступали медленно и очень неохотно, наконец исчезли, оставив шрамы, а те так и не отступили, оставшись грозным напоминанием, как я понял, только не понял, о чем.
Бобик не ложился, продолжая всматриваться в меня непривычно пристально, как в чужака, которому еще непонятно, можно ли доверять.
– Это я, – заверил я дрожащим голосом. – Только дурной сон, а ты умница, разбудил вовремя…
Но на душе оставались страх и черная безнадежность. Во сне Бобик меня спас, но наяву я все-таки взял ту корону. И с каждым днем чувствую ее нарастающий зов.
