Он усмехнулся.
– Золотые слова. С чем послал вас отец настоятель?
– Мне почему-то кажется, – проговорил я осторожно и готовый тут же втянуть рожки обратно, – вы уже знаете…
– Только с его слов, – ответил он небрежно, словно нет ничего проще слышать эти слова у себя на третьем этаже, в то время как аббат находится в своем кабинете на первом. – Но это говорит только о том, что я знаю, как вы рассказали аббату.
– У меня слабая фантазия, – пожаловался я. – Можно сказать, совсем хилая. Была бы побогаче, разве я пошел бы в короли? Нет, я стал бы человеком искусства!.. В общем, все было проще некуда…
Я рассказал о маяке, что есть главное, из-за чего я прибыл снова, случай с магом Карлом-Антоном Земмельвейсом попытался опустить, но тогда не объяснить, почему все чаще преследуют страшные сны, нехотя рассказал о черной короне Повелителя.
Он слушал сперва невнимательно, всем видом показывал, что занят, но известие о маяке заставило встрепенуться, а когда рассказал о темной силе, что свила гнездо во мне, заметно встревожился, долго молчал.
– Божья воля пригнула нас к земле, – сказал он наконец с сомнением в голосе, – но верю я, она же и поднимет!
Я ответил учтиво:
– Бог с нами, он нас не оставит.
– Брат паладин, – произнес он, – а ты замечаешь, что на твою долю выпали непростые испытания?
– Замечаю, – ответил я, – тревожусь, и изумляюсь, как многим вещам, тому же звездному небу над головой и странному чувству внутри нас… но задумываться над такими вещами некогда. Пока к нам приближается этот проклятый Маркус, а с ним гибель всему живому, когда заниматься своими мерехлюндиями?
Он вздохнул, развел руками.
– Ну, Маркус – это… это неизбежность…
– Маркус, – отрезал я твердо, – как потоп, который можно было бы избежать! Отец Велезариус, вы среди ученых и мудрых братьев в своем уютном мире начали забывать, что по ту сторону высоких стен церквей и монастырей это тупое и неграмотное стадо, злобное и полудикое, тоже наши братья!.. Они все точно погибнут, как моряки на утлой лодчонке, застигнутые страшной бурей!
Он осмотрел меня с непонятной иронией.
– Сын мой, ты заблуждаешься, полагая, что только в морском плавании или в бою жизнь отделена от смерти тонкою преградой. Грань между ними столь же ничтожна повсюду. Не везде смерть видна так отчетливо, но везде так же близко.
Он оборвал себя, посмотрел на дверь, словно ожидая гостя, а я, чувствуя, что происходит нечто непонятное мне, умолк и сидел тихонько, пока в коридоре в самом деле не послышались тяжелые шаги.
Часть третья
Глава 1
Дверь распахнулась, в келью вошел с длинным посохом отец Ансельм, камерарий и, увы, глава церковного суда, хотя сейчас, к счастью, без регалий, однако же я понимаю, инквизитор всегда остается инквизитором.
Здесь в келье шаги его стали бесшумными, я подумал, что в коридоре он нарочито делает громкими, это как бы вместо заблаговременного стука. Или здесь по шагам все узнают друг друга, могут выскочить в коридор, если кому он нужен.
Я подхватился и отвесил почтительный поклон.
– Отец Ансельм…
Он кивнул и перекрестил меня, продолжая всматриваться, но я не задымился и не исчез, даже не завопил, и он спросил отца Велезариуса:
– Что, настолько серьезно?
Тот кивнул и добавил непонятное:
– Брат паладин пришел сам.
– Гм, – сказал отец Ансельм. Он сел на лавку у стены, уткнув конец посоха в пол между расставленных ног и вперив в меня пронизывающий взгляд. – Садитесь, брат паладин. Отец Велезарий говорит, вы пришли сами?
– Да, – ответил я кротко. – Ибо верю в вашу силу и святость, святые отцы.
Он поморщился, словно услышал неуклюжий и неискренний комплимент.
– С какой целью?
– Отец настоятель рек, – ответил я осторожно, – что во мне таится дурная сила. Не в том смысле, что дурная, все мы в чем-то дурные, в смысле – дураки, а именно плохая, темная, хотя все мы хоть немножко темные… даже святые, как я слышал… И только вы поймете, что нужно делать.
Отец Ансельм посмотрел на отца Велезариуса с молчаливым вопросом в запавших глазах. Тот за это время быстро полистал одну из книг на столе, поднял голову, с гримасой неудовольствия захлопнул ее и обратил взор ко мне.
Я с холодком по спине ощутил, что мягкий и добрый священник, вероятно, не всегда и не совсем, судя по изысканной клепсидре, такой уж мягкий.
Сейчас он смотрел на меня с холодной расчетливостью мясника, прикидывающего, то ли пустить эту овцу на мясо, то ли оставить на шерсть…
– В тебе в самом деле много тьмы, – сказал Велезариус. – Очень. Даже неясно сколько. И она какая-то…
Он замялся, подбирая слово, а отец Ансельм проговорил холодно:
– Темная.
– Темная тьма? – спросил я.
Он кивнул.
– Темнее не бывает. Настолько… вообще нечто нечеловеческое. Ты в самом деле человек?
Я спросил обиженно:
– А кто же еще? Самый что ни есть мыслящий тростник и петух с плоскими ногтями.
Велезариус сказал успокаивающим голосом:
– Да что человек, видим! Только слишком много в тебе всякого. Как только и вмещаешь столько.
– Если бы хорошего, – уточнил отец Ансельм, – но иногда кажется, что в тебе одна чернота. Тем удивительнее, что ты ухитряешься как-то делать правильные вещи.
– Но все же тьма, – сказал Велезариус, – рано или поздно возьмет верх. Ее слишком много в тебе. Отец Ансельм, я чувствую угрозу, она уже… на пороге!
Отец Ансельм, строгий и напряженный, как струна, ответил хриплым голосом:
– Срочно к отцу Бенедерию. Это безотлагательно!
В кабинете отца настоятеля я рассказал очень подробно, в комнате только отцы Велезариус и Ансельм, что несколько тысяч лет пытались вырастить или отыскать будущего повелителя сразу двух миров… нашего и Темного. Для него изготовили особую корону Мощи, ее положили на сиденье трона и сказали, что ее возьмет лишь тот, кто станет властелином, и тогда не будет Светлого и Темного Мира…
– А что будет? – спросил отец Ансельм строго. – Все рухнет?
– Нет, – пояснил я, – будет только один.
– Один властитель?
– И один мир, – ответил я. – Наверное, так я понял. Хотя и не понял. Но разве это важно? Человека такие пустяки никогда не останавливают, чтобы действовать смело и решительно, ибо безумству храбрых поем мы песню! Безумство храбрых – вот мудрость жизни!
– Безумства следует совершать осторожно, – заметил отец Велезариус и горестно вздохнул.
