Старик намертво закрепил шкот и заклинил руль.
Потом он поднял весло с привязанным к нему ножом. Он поднял весло совсем
легонько, потому что руки его нестерпимо болели. Он сжимал и разжимал пальцы,
чтобы хоть немножко их размять. Потом ухватился за весло крепче, чтобы
заставить руки сразу почувствовать боль в полную меру и уже больше не
отвиливать от работы, и стал наблюдать за тем, как подплывают акулы. Он видел
их приплюснутые, широконосые головы и большие, отороченные белым грудные
плавники. Это были самые гнусные из всех акул – вонючие убийцы, пожирающие и
падаль; когда их мучит голод, они готовы укусить и весло, и руль лодки. Такие
акулы откусывают лапы у черепах, когда те засыпают на поверхности моря, а
сильно оголодав, набрасываются в воде и на человека, даже если от него не
пахнет рыбьей кровью или рыбьей слизью.
– Ай! – сказал старик. – Ну что ж, плывите
сюда, galanos.
И они приплыли. Но они приплыли не так, как
приплыла мако. Одна из них, сверкнув, скрылась под лодкой, и старик
почувствовал, как лодка задрожала, когда акула рвала рыбу. Другая следила за
стариком своими узкими желтыми глазками, затем, широко разинув полукружье
пасти, кинулась на рыбу в том самом месте, где ее обглодала мако. Старику была
ясно видна линия, бегущая с верхушки ее коричневой головы на спину, где мозг
соединяется с хребтом, и он ударил ножом, надетым на весло, как раз в это
место; потом вытащил нож и всадил его снова в желтые кошачьи глаза акулы.
Акула, издыхая, отвалилась от рыбы и скользнула вниз, доглатывая то, что откусила.
Лодка все еще дрожала от той расправы, которую
вторая акула чинила над рыбой, и старик, отпустив парус, дал лодке повернуться
боком, чтобы выманить из-под нее акулу. Увидев ее, он перегнулся через борт и
ткнул ее ножом. Он попал ей в мякоть, а жесткая кожа не дала ножу проникнуть
глубже. От удара у старика заболели не только руки, но и плечо. Но акула,
выставив из воды пасть, бросилась на рыбу снова, и тогда старик ударил ее в
самую середину приплюснутой головы. Он вытащил лезвие и вонзил его в то же
самое место вторично. Акула все еще висела на рыбе, плотно сжав челюсти, и
старик вонзил ей нож в левый глаз. Акула по-прежнему держалась за рыбу.
– Ах, ты так? – сказал старик и вонзил нож
между мозгом и позвонками.
Сейчас это было нетрудно, и он почувствовал,
что рассек хрящ. Старик повернул весло другим концом и всунул его акуле в
пасть, чтобы разжать ей челюсти. Он повертел веслом и, когда акула соскользнула
с рыбы, сказал:
– Ступай вниз, galano. Ступай вниз на целую
милю. Повидайся там со своим дружком. А может быть, это была твоя мать?
Он вытер лезвие ножа и положил весло в лодку.
Потом поставил парус и, когда его надуло ветром, повернул лодку на прежний
курс.
– Они, наверно, унесли с собой не меньше
четверти рыбы, и притом самое лучшее мясо, – сказал он вслух. – Хотел бы я,
чтобы все было сном и я не ловил этой рыбы. Мне жалко, рыба, что так нехорошо
получилось.
Старик замолчал, ему не хотелось теперь
глядеть на рыбу. Обескровленная и вымоченная в воде, она по цвету напоминала
амальгаму, которой покрывают зеркало, но полосы все еще были заметны.
– Мне не следовало уходить так далеко в море,
– сказал он. – Мне очень жаль, рыба, что все так плохо получилось. И для тебя и
для меня!
«Ну-ка, не зевай! – сказал он себе. – Проверь,
не перерезана ли веревка, которой прикреплен нож. И приведи свою руку в
порядок, потому что работа еще не кончена».
– Жаль, что у меня нет точила для ножа, –
сказал старик, проверив веревку на рукоятке весла. – Надо было мне захватить с
собой точило.
«Тебе много чего надо было захватить с собой,
старик, – подумал он. – Да вот не захватил. Теперь не время думать о том, чего
у тебя нет. Подумай о том, как бы обойтись с тем, что есть».
– Ух, и надоел же ты мне со своими советами! –
сказал он вслух.
Он сунул румпель под мышку и окунул обе руки в
воду.
Лодка плыла вперед.
– Один бог знает, сколько сожрала та последняя
акула, – сказал он. – Но рыба стала легче.
Ему не хотелось думать об ее изуродованном брюхе.
Он знал, что каждый толчок акулы об лодку означал кусок оторванного мяса и что
рыба теперь оставляет в море след, широкий, как шоссейная дорога, и доступный
всем акулам на свете.
"Такая рыба могла прокормить человека всю
зиму… Не думай об этом, старик! Отдыхай и постарайся привести свои руки в
порядок, чтобы защитить то, что у тебя еще осталось. Запах крови от моих рук –
ничто по сравнению с тем запахом, который идет теперь по воде от рыбы. Да из
рук кровь почти и не течет. На них нет глубоких порезов. А небольшое
кровопускание предохранит левую руку от судороги.
О чем бы мне сейчас подумать? Ни о чем. Лучше
мне ни о чем не думать и подождать новых акул. Хотел бы я, чтобы это и в самом
деле было сном. Впрочем, как знать? Все еще может обернуться к лучшему".
Следующая акула явилась в одиночку и была тоже
из породы широконосых.
Она подошла, словно свинья к своему корыту,
только у свиньи нет такой огромной пасти, чтобы разом откусить человеку голову.
Старик дал ей вцепиться в рыбу, а потом ударил
ее ножом, надетым на весло, по голове. Но акула рванулась назад, перекатываясь
на спину, и лезвие ножа сломалось.
Старик уселся за руль. Он даже не стал
смотреть, как медленно тонет акула, становясь все меньше, а потом и совсем
крошечной. Зрелище это всегда его захватывало. Но теперь он не захотел
смотреть.
– У меня остался багор, – сказал он. – Но
какой от него толк? У меня есть еще два весла, румпель и дубинка.
«Вот теперь они меня одолели, – подумал он. –
Я слишком стар, чтобы убивать акул дубинкой. Но я буду сражаться с ними, покуда
у меня есть весла, дубинка и румпель».
Он снова окунул руки в соленую воду.
Близился вечер, и кругом было видно лишь небо
да море. Ветер дул сильнее, чем прежде, и он надеялся, что скоро увидит землю.
– Ты устал, старик, – сказал он. – Душа у тебя
устала.
Акулы напали на него снова только перед самым
заходом солнца.
Старик увидел, как движутся коричневые
плавники по широкому следу, который рыба теперь уже, несомненно, оставляла за
собой в море. Они даже не рыскали по этому следу, а шли рядышком прямо на лодку.
