– Que va! – ответил мальчик. – Такова уж наша
мужская доля. Что поделаешь.
Они пошли вниз по дороге к хижине старика, и
по всей дороге в темноте шли босые люди, таща мачты со своих лодок.
Придя в хижину, мальчик взял корзину с мотками
лески, гарпун и багор, а старик взвалил на плечо мачту с обернутым вокруг нее
парусом.
– Хочешь кофе? – спросил мальчик.
– Сначала положим снасти в лодку, а потом
выпьем кофе.
Они пили кофе из консервных банок в
закусочной, которая обслуживала рыбаков и открывалась очень рано.
– Ты хорошо спал, старик? – спросил мальчик;
он уже почти совсем проснулся, хотя ему все еще трудно было расстаться со сном.
– Очень хорошо, Манолин. Сегодня я верю в
удачу.
– И я, – сказал мальчик. – Теперь я схожу за
нашими сардинами и за твоими живцами. Мой таскает свои снасти сам. Он не любит,
когда его вещи носят другие.
– А у нас с тобой не так. Я давал тебе таскать
снасти чуть не с пяти лет.
– Знаю, – сказал мальчик. – Подожди, я сейчас
вернусь. Выпей еще кофе. Нам здесь дают в долг.
Он зашлепал босыми ногами по коралловому рифу
к холодильнику, где хранились живцы.
Старик медленно потягивал кофе. Он знал, что
надо напиться кофе как следует, потому что больше он сегодня есть не будет. Ему
давно уже прискучил процесс еды, и он никогда не брал с собой в море завтрака.
На носу лодки хранилась бутылка с водой – вот и все, что ему понадобится до
вечера.
Мальчик вернулся, неся сардины и завернутых в
газету живцов.
Они спустились по тропинке к воде, чувствуя,
как осыпается под ногами мелкий гравий. Приподняв лодку, они сдвинули ее в
воду.
– Желаю тебе удачи, старик.
– И тебе тоже.
Старик надел веревочные петли весел на колышки
уключин и, наклонившись вперед, стал в темноте выводить лодку из гавани. С
других отмелей в море выходили другие лодки, и старик хоть и не видел их
теперь, когда луна зашла за холмы, но слышал, как опускаются и загребают воду весла.
Время от времени то в одной, то в другой лодке
слышался говор. Но на большей части лодок царило молчание, и доносился лишь
плеск весел. Выйдя из бухты, лодки рассеялись в разные стороны, и каждый рыбак
направился туда, где он надеялся найти рыбу. Старик заранее решил, что уйдет
далеко от берега; он оставил позади себя запахи земли и греб прямо в свежее
утреннее дыхание океана. Проплывая над той его частью, которую рыбаки прозвали
«великим колодцем», он видел, как светятся в глубине водоросли. Дно в этом
месте круто опускается на целых семьсот морских саженей, и здесь собираются
всевозможные рыбы, потому что течение, натолкнувшись на крутые откосы
океанского дна, образует водоворот. Тут скапливаются огромные стаи креветок и
мелкой рыбешки, а на самых больших глубинах порою толпится множество каракатиц;
ночью они поднимаются на поверхность и служат пищей для всех бродячих рыб.
В темноте старик чувствовал приближение утра;
загребая веслами, он слышал дрожащий звук – это летучая рыба выходила из воды и
уносилась прочь, со свистом рассекая воздух жесткими крыльями. Он питал нежную
привязанность к летучим рыбам – они были его лучшими друзьями здесь, в океане.
Птиц он жалел, особенно маленьких и хрупких морских ласточек, которые вечно
летают в поисках пищи и почти никогда ее не находят, и он думал: «Птичья жизнь
много тяжелее нашей, если не считать стервятников и больших, сильных птиц.
Зачем птиц создали такими хрупкими и беспомощными, как вот эти морские
ласточки, если океан порой бывает так жесток? Он добр и прекрасен, но иногда он
вдруг становится таким жестоким, а птицы, которые летают над ним, ныряя за
пищей и перекликаясь слабыми, печальными голосами, – они слишком хрупки для
него».
Мысленно он всегда звал море la mar, как зовут
его по-испански люди, которые его любят. Порою те, кто его любит, говорят о нем
дурно, но всегда как о женщине, в женском роде. Рыбаки помоложе, из тех, кто
пользуется буями вместо поплавков для своих снастей и ходит на моторных лодках,
купленных в те дни, когда акулья печенка была в большой цене, называют море el
mar, то есть в мужском роде. Они говорят о нем как о пространстве, как о
сопернике, а порою даже как о враге. Старик же постоянно думал о море как о
женщине, которая дарит великие милости или отказывает в них, а если и позволяет
себе необдуманные или недобрые поступки, – что поделаешь, такова уж ее природа.
«Луна волнует море, как женщину», – думал старик.
Он мерно греб, не напрягая сил, потому что
поверхность океана была гладкой, за исключением тех мест, где течение образовывало
водоворот. Старик давал течению выполнять за себя треть работы, и когда стало
светать, он увидел, что находится куда дальше, чем надеялся быть в этот час.
«Я рыбачил в глубинных местах целую неделю и
ничего не поймал, – подумал старик. – Сегодня я попытаю счастья там, где ходят
стаи бонито и альбакоре. Вдруг там плавает и большая рыба?»
Еще не рассвело, а он уже закинул свои крючки
с приманкой и медленно поплыл по течению. Один из живцов находился на глубине
сорока морских саженей, другой ушел вниз на семьдесят пять, а третий и
четвертый погрузились в голубую воду на сто и сто двадцать пять саженей. Живцы
висели головою вниз, причем стержень крючка проходил внутри рыбы и был накрепко
завязан и зашит, сам же крючок – его изгиб и острие – были унизаны свежими
сардинами. Сардины были нанизаны на крючок через оба глаза, образуя гирлянду на
стальном полукружье крючка. Приблизившись к крючку, большая рыба почувствовала
бы, как сладко и аппетитно пахнет каждый его кусочек.
Мальчик дал старику с собой двух свежих
тунцов, которых тот наживил на самые длинные лесы, а к двум остальным прицепил
большую голубую макрель и желтую умбрицу. Он ими уже пользовался в прошлый раз,
однако они все еще были в хорошем состоянии, а отличные сардины придавали им
аромат и заманчивость. Каждая леса толщиной с большой карандаш была закинута на
гибкий прут так, чтобы любое прикосновение рыбы к наживке заставило прут
пригнуться к воде, и была подвязана к двум запасным моткам лесы по сорок
саженей в каждом, которые, в свою очередь, могли быть соединены с другими
запасными мотками, так что при надобности рыбу можно было опустить больше чем
на триста саженей.
Теперь старик наблюдал, не пригибаются ли к
борту зеленые прутья, и тихонечко греб, следя за тем, чтобы леса уходила в воду
прямо и на должную глубину. Стало уже совсем светло, вот-вот должно было взойти
солнце.
