Солнце едва приметно поднялось из моря, и
старику стали видны другие лодки; они низко сидели в воде по всей ширине
течения, но гораздо ближе к берегу. Потом солнечный свет стал ярче и вода
отразила его сияние, а когда солнце совсем поднялось над горизонтом, гладкая
поверхность моря стала отбрасывать его лучи прямо в глаза, причиняя резкую
боль, и старик греб, стараясь не глядеть на воду. Он смотрел в темную глубь
моря, куда уходили его лески. У него они всегда уходили в воду прямее, чем у
других рыбаков, и рыбу на разных глубинах ожидала в темноте приманка на том
самом месте, которое он для нее определил. Другие рыбаки позволяли своим
снастям плыть по течению, и порою они оказывались на глубине в шестьдесят
саженей, когда рыбаки считали, что опустили их на сто.
«Я же, – подумал старик, – всегда закидываю
свои снасти точно. Мне просто не везет. Однако кто знает? Может, сегодня
счастье мне улыбнется. День на день не приходится. Конечно, хорошо, когда
человеку везет. Но я предпочитаю быть точным в моем деле. А когда счастье
придет, я буду к нему готов».
Солнце поднималось уже два часа, и глядеть на
восток было не так больно. Теперь видны были только три лодки; отсюда казалось,
что они совсем низко сидят в воде и почти не отошли от берега.
«Всю жизнь у меня резало глаза от утреннего
света, – думал старик. – Но видят они еще хорошо. Вечером я могу смотреть прямо
на солнце, и черные пятна не мелькают у меня перед глазами. А вечером солнце
светит куда сильнее. Но по утрам оно причиняет мне боль».
В это самое время он заметил птицу-фрегата,
которая кружила впереди него в небе, распластав длинные черные крылья. Птица
круто сорвалась к воде, закинув назад крылья, а потом снова пошла кругами.
– Почуяла добычу, – сказал старик вслух. – Не
просто кружит.
Старик медленно и мерно греб в ту сторону, где
кружила птица. Не торопясь он следил за тем, чтобы его лесы под прямым углом
уходили в воду. Однако лодка все же слегка обгоняла течение, и хотя старик удил
все так же правильно, движения его были чуточку быстрее, чем прежде, до
появления птицы.
Фрегат поднялся выше и снова стал делать
круги, неподвижно раскинув крылья. Внезапно он нырнул, и старик увидел, как из
воды взметнулась летучая рыба и отчаянно понеслась над водной гладью.
– Макрель, – громко произнес старик. – Крупная
золотая макрель.
Он вынул из воды весла и достал из-под
носового настила леску. На конце ее был прикручен проволокой небольшой крючок,
на который он насадил одну из сардинок. Старик опустил леску в воду и привязал
ее к кольцу, ввинченному в корму. Потом он насадил наживку на другую леску и
оставил ее смотанной в тени под настилом. Взяв в руки весла, он снова стал
наблюдать за длиннокрылой черной птицей, которая охотилась теперь низко над
водой.
Птица опять нырнула в воду, закинув за спину
крылья, а потом замахала ими суматошно и беспомощно, погнавшись за летучей
рыбой. Старик видел, как вода слегка вздымалась, – это золотая макрель
преследовала убегавшую от нее рыбу. Макрель плыла ей наперерез с большой
скоростью, чтобы оказаться как раз под рыбой в тот миг, когда она опустится в
воду.
«Там, видно, большая стая макрели, – подумал
старик. – Они плывут поодаль друг от друга, и у рыбы мало шансов спастись. У
птицы же нет никакой надежды ее поймать. Летучая рыба слишком крупная для фрегата
и движется слишком быстро».
Старик следил за тем, как летучая рыба снова и
снова вырывалась из воды и как неловко пыталась поймать ее птица. «Макрель ушла
от меня, – подумал старик. – Она уплывает слишком быстро и слишком далеко. Но,
может быть, мне попадется макрель, отбившаяся от стаи, а может, поблизости от
нее плывет и моя большая рыба? Ведь должна же она где-нибудь плыть».
Облака над землей возвышались теперь, как
горная гряда, а берег казался длинной зеленой полоской, позади которой вырисовывались
серо-голубые холмы. Вода стала темно-синей, почти фиолетовой. Когда старик
глядел в воду, он видел красноватые переливы планктона в темной глубине и
причудливый отсвет солнечных лучей. Он следил за тем, прямо ли уходят в воду
его лески, и радовался, что кругом столько планктона, потому что это сулило
рыбу. Причудливое отражение лучей в воде теперь, когда солнце поднялось выше,
означало хорошую погоду, так же как и форма облаков, висевших над землей.
Однако птица была уже далеко, а на поверхности воды не виднелось ничего, кроме
пучков желтых, выгоревших на солнце саргассовых водорослей и лиловатого,
переливчатого студенистого пузыря – португальской физалии, плывшей неподалеку
от лодки. Физалия перевернулась на бок, потом приняла прежнее положение. Она плыла
весело, сверкая на солнце, как мыльный пузырь, и волочила за собой по воде на
целый ярд свои длинные смертоносные лиловые щупальца.
– Ах ты сука! – сказал старик.
Легко загребая веслами, он заглянул в глубину
и увидел там крошечных рыбешек, окрашенных в тот же цвет, что и влачащиеся в
воде щупальца; они плавали между ними и в тени уносимого водой пузыря. Яд его
не мог причинить им вреда. Другое дело людям: когда такие вот щупальца
цеплялись за леску и приставали к ней, склизкие и лиловатые, пока старик
вытаскивал рыбу, руки до локтей покрывались язвами, словно от ожога ядовитым
плющом. Отравление наступало быстро и пронзало острой болью, как удар бича.
Переливающиеся радугой пузыри необычайно
красивы. Но это самые коварные жители моря, и старик любил смотреть, как их
пожирают громадные морские черепахи. Завидев физалий, черепахи приближались к
ним спереди, закрыв глаза, что делало их совершенно неуязвимыми, а затем
поедали физалий целиком, вместе со щупальцами. Старику нравилось смотреть, как
черепахи поедают физалий; он любил и сам ступать по ним на берегу после шторма,
прислушиваясь, как лопаются пузыри, когда их давит мозолистая подошва.
Он любил зеленых черепах за их изящество и
проворство, а также за то, что они так дорого ценились, и питал снисходительное
презрение к одетым в желтую броню неуклюжим и глупым биссам, прихотливым в
любовных делах и поедающим с закрытыми глазами португальских физалий.
Он не испытывал к черепахам суеверного страха,
хотя и плавал с охотниками за черепахами много лет кряду. Старик жалел их, даже
огромных кожистых черепах, называемых луты, длиною в целую лодку и весом в
тонну.
Большинство людей бессердечно относятся к черепахам,
ведь черепашье сердце бьется еще долго после того, как животное убьют и
разрежут на куски. «Но ведь и у меня, – думал старик, – такое же сердце, а мои
ноги и руки так похожи на их лапы». Он ел белые черепашьи яйца, чтобы придать
себе силы. Он ел их весь май, чтобы быть сильным в сентябре и октябре, когда
пойдет по-настоящему большая рыба.
