Вышел шофер, на ходу складывая бумаги и пряча их во
внутренний карман. Мы все сели в машину, и она покатила по белой пыльной дороге
в Испанию. Сначала местность была почти такая же, как до границы; потом, все
время поднимаясь в гору по спиралью вьющейся дороге, мы перевалили через
вершину, и тут-то и началась настоящая Испания. Показались длинные бурые
хребты, поросшие редкой сосной, и буковые леса на далеких склонах гор. Дорога
сперва шла по верху ущелья, а потом нырнула вниз, и шофер вдруг дал гудок,
затормозил и свернул в сторону, чтобы не наехать на двух ослов, заснувших на
дороге. Горы остались позади, и мы въехали в дубовый лес, где паслись белые
козы. Потом пошли поляны, поросшие травой, и прозрачные ручьи. Мы пересекли
один ручей, миновали сумрачную деревушку и снова стали подниматься в гору. Мы
поднимались выше и выше и опять добрались до перевала и повернули, и дорога
пошла вниз, забирая вправо, и к югу открылась новая цепь высоких гор — бурые,
словно спекшиеся на солнце и причудливо изборожденные ущельями.
Немного погодя горы кончились, появились деревья по обе
стороны дороги, и ручей, и поля спелой пшеницы, и дорога бежала дальше, очень
белая и прямая, а потом мы въехали на пригорок, и слева на вершине горы
показался старинный замок, тесно окруженный строениями, и колыхаемое ветром
пшеничное поле, поднимающееся до самых стен. Я оглянулся через плечо — я сидел
впереди рядом с шофером. Роберт Кон спал, но Билл смотрел по сторонам и кивнул
мне. Потом мы пересекли равнину, и справа в пролетах между деревьями сверкала
на солнце широкая река, а вдали над равниной уже вставало Памплонское плато, и
видны были городские стены, и высокий темный собор, и кресты на куполах други??
церквей. Позади плато были горы, и повсюду, куда ни повернись, были еще горы, а
белая дорога бежала впереди нас по равнине прямо к Памплоне.
Обогнув плато, мы с другой стороны въехали в город по
пыльной дороге, круто поднимавшейся между двумя рядами тенистых деревьев, а
потом спустились в новую часть города, которую строят за стенами старого. Мы
проехали мимо арены боя быков — высокое белое здание, казавшееся бетонным под
солнцем, а потом переулком выехали на центральную площадь и остановились у
подъезда отеля Монтойи.
Шофер помог нам вытащить чемоданы. Вокруг машины столпились
ребятишки, и на площади было жарко, деревья зеленели, флаги висели на своих
шестах, и приятно было уйти от солнца в тень аркады, которая тянется вокруг
всей площади. Монтойя обрадовался нам, пожал нам руки и дал нам хорошие комнаты
с окнами на площадь, а потом мы умылись, почистились и спустились в столовую к
обеду. Шофер тоже остался обедать, а потом мы заплатили ему, и он уехал обратно
в Байонну.
В отеле Монтойи две столовые. Одна во втором этаже, с окнами
на площадь. Другая внизу, на целый этаж ниже уровня площади, и оттуда можно
выйти на улицу позади отеля, по которой рано утром пробегают быки, когда их
через весь город гонят к арене. В этой столовой всегда прохладно, и мы очень
хорошо позавтракали. Первая трапеза на испанской земле — это каждый раз
серьезное испытание: закуски, кушанье из яиц, два мясных блюда, овощи, салат,
десерт и фрукты. Нужно много вина, чтобы все это одолеть. Роберт Кон пытался
сказать, что не хочет второго мясного блюда, но мы не стали переводить его
слова, и служанка принесла ему что-то взамен, кажется, холодного мяса. С самой
нашей встречи в Байонне Кон нервничал. Он не знал, знаем ли мы, что он ездил с
Брет в Сан-Себастьян, и это смущало его.
— Ну, — сказал я, — Брет и Майкл должны приехать сегодня
вечером.
— Я сомневаюсь, чтобы они приехали, — сказал Кон.
— Почему? — спросил Билл. — Конечно, приедут.
— Они всегда опаздывают, — сказал я.
— Я почти уверен, что они не приедут, — сказал Роберт Кон.
Он сказал это таким тоном, точно он что-то знает, чего мы не
знаем, и мы оба разозлились.
— Держу пари на пятьдесят песет, что сегодня вечером они
будут здесь, — сказал Билл. Он всегда держит пари, когда злится, и поэтому
обычно заключает глупые пари.
— Хорошо, — сказал Кон. — Пари. Помните, Джейк, пятьдесят
песет.
— Я и сам запомню, — сказал Билл.
Я видел, что он злится, и хотел успокоить его.
— Они приедут без всякого сомнения, — сказал я. — Только,
может быть, не сегодня.
— Хотите отказаться от пари? — спросил Кон.
— Нет. С какой стати? Давайте хоть на сто песет.
— Пожалуйста. Принимаю.
— Ну довольно, — сказал я. — А то вам придется
зарегистрировать у меня пари и заплатить мне проценты.
— Ладно, — сказал Кон. Он улыбнулся. — Все равно вы их
отыграете у меня в бридж.
— Вы их еще не выиграли, — сказал Билл.
Мы вышли на площадь и под аркадой пошли в кафе Ирунья пить
кофе. Кон сказал, что пойдет к парикмахеру побриться.
— Послушай, — сказал мне Билл, — есть у меня шансы выиграть
это пари?
— Плохие у тебя шансы. Они еще никуда не приезжали вовремя.
Если они не получили денег, то, конечно, сегодня не приедут.
— Я сразу пожалел, как только рот открыл. Но я не мог не
вызвать его. Он как будто ничего, но откуда он знает больше нашего? Майкл и
Брет условливались с нами.
Я увидел Кона — он шел к нам через площадь.
— Вот он идет.
— Пусть лучше бросит свои еврейские повадки и не важничает.
— Парикмахерская закрыта, — сказал Кон. — Только в четыре
откроется.
Мы пили кофе в кафе Ирунья, сидя в тени аркады в удобных
плетеных креслах, и смотрели на площадь. Потом Билл ушел писать, письма, а Кон
отправился в парикмахерскую. Она все еще была закрыта, и он решил пойти в отель
и принять ванну, но я еще посидел на террасе кафе, а потом пошел прогуляться по
городу. Было очень жарко, но я держался теневой стороны улиц, и прошелся по
рынку, и радовался, что я снова здесь. Я зашел в ayuntamiento[6] и разыскал
старика, который каждый год заказывал для меня билеты на бой быков, и узнал,
что он получил деньги, высланные мной из Парижа, и возобновил абонемент, так
что все это было улажено. Он был архивариусом, и все архивы города помещались в
его конторе. Это, кстати сказать, не имеет никакого отношения к рассказу. В его
конторе была дверь, обитая зеленым сукном, и вторая, из плотного дерева, и,
когда я ушел, оставив его среди архивов, занимавших сплошь все столы, и
притворил обе двери и вышел на улицу, швейцар остановил меня, чтобы почистить
мне пиджак.
— Вы, должно быть, ехали в автомобиле, — сказал он.
На воротнике и плечах лежал толстый слой пыли.
