Наконец, после того как имитатор гудка еще разок-другой
обманул нас, автобус тронулся, и Роберт Кон помахал нам на прощанье, и все
баски помахали ему в ответ. Как только дорога вывела нас за город, стало
прохладно. Приятно было сидеть так высоко и проезжать под самыми деревьями.
Дорога спускалась под гору, автобус шел очень быстро, подымая тучи пыли, и пыль
оседала на деревьях, а сквозь листву нам виден был город, встающий позади нас
на крутом обрыве над рекой. Баск, прислонившись к моим коленям, указал
горлышком меха на город и подмигнул нам. Потом кивнул головой.
— Неплохо, а?
— Чудесный народ эти баски, — сказал Билл.
Баск, сидевший у моих ног, загорел до цвета седельной кожи.
На нем была черная блуза, как и на всех остальных. Загорелую шею бороздили
морщины. Он повернулся и протянул Биллу свой мех. Билл передал ему одну из
наших бутылок. Баск повел указательным пальцем перед носом Билла и возвратил
ему бутылку, прихлопнув пробку ладонью. Он вскинул мех с вином.
— Подымайте, — сказал он. — Выше! Выше!
Билл поднял мех и, закинув голову, подставил рот под струю
вина. Когда он, перестав пить, опустил мех, струйка вина потекла по его подбородку.
— Нет! Нет! — заговорили баски. — Не так. — Кто-то выхватил
мех из рук его хозяина, который сам собирался показать, как нужно пить.
Выхватил мех молодой парень, и, держа его в вытянутых руках, он высоко вскинул
его и крепко сжал, так что вино, зашипев, полилось ему в рот. Он держал мех
далеко от себя, и винная струя, описывая пологую траекторию, лилась ему в рот,
и он глотал спокойно и размеренно.
— Эй ты! — крикнул хозяин меха. — Чье вино дуешь?
Молодой парень помахал ему мизинцем и улыбнулся нам глазами.
Потом он резко остановил струю, подняв горлышко, и опустил мех на руки
владельца. Он подмигнул нам. Владелец грустно встряхнул мех.
Мы въехали в какую-то деревню, остановились у трактира, и
водитель автобуса взял несколько посылок. Потом мы покатили дальше. За деревней
дорога начала подыматься в гору. Кругом были засеянные поля, к ним отлого
спускались скалистые склоны. Пашни ползли вверх по откосам. Теперь, когда мы
забрались выше, ветер сильнее колыхал колосья. Дорога была белая и пыльная, и пыль
поднималась из-под колес и повисала в воздухе за нами. Дорога вела все выше в
горы, и цветущие поля остались внизу. Теперь только изредка попадались клочки
пашен на голых склонах гор по обе стороны ручьев. Мы круто свернули к обочине,
чтобы пропустить упряжку мулов — шесть мулов, шедших друг за другом, тащили
высокий, груженный товаром фургон. Фургон и мулы были покрыты пылью. Сейчас же
за первым фургоном шла еще упряжка, таща второй фургон. Этот был гружен лесом,
и, когда мы проезжали мимо, возница откинулся назад и заложил деревянные
тормозные колодки. Здесь местность была совсем голая, склоны каменистые, а
спекшаяся глина засохла в глубоких бороздах от дождей.
За поворотом дороги неожиданно открылась зеленая долина, по
которой протекал ручей. Направо и налево от ручья раскинулась деревня,
виноградники доходили до самых домов.
Мы остановились перед лавкой, много пассажиров сошло с
автобуса, и часть багажа на крыше вытащили из-под брезента и спустили вниз. Мы
с Биллом тоже слезли и вошли в лавку. Это оказалось низкое, полутемное
помещение, где с потолка свисали седла и упряжь, белые деревянные вилы, связки
парусиновых башмаков на веревочной подошве, окорока и бруски сала, гирлянды
чеснока и длинные колбасы. Здесь было прохладно и сумрачно, и мы стояли у
длинного деревянного прилавка, за которым две женщины продавали вино. На полках
позади них лежали съестные припасы и разный товар.
Мы выпили по рюмке агуардиенте[7] и заплатили сорок сентимо
за обе рюмки. Я дал женщине пятьдесят сентимо, чтобы она оставила себе на чай,
но она вернула мне монетку, решив, что я не расслышал цены.
Вошли двое из басков, ехавших с нами, и непременно хотели
угостить нас. Они угостили нас, а потом мы угостили их, а потом они похлопали
нас по плечу и еще раз угостили. Потом мы опять угостили их и вышли все вместе
на солнцепек и полезли обратно на крышу автобуса. Теперь для всех было
достаточно места, и баск, который раньше лежал на железной крыше, теперь сидел
между мной и Биллом. Женщина, которая наливала нам водку, вышла из лавки,
вытирая руки о передник, и заговорила с кем-то сидящим в автобусе. Вышел водитель
с двумя пустыми почтовыми сумками и влез на свое место, потом автобус тронулся,
и все помахали нам на прощанье.
Зеленая долина сразу осталась позади, и мы снова были в
горах. Билл беседовал с баском — хозяином меха. Кто-то перегнулся к нам через
спинку скамьи и спросил по-английски:
— Вы американцы?
— Да.
— Я жил там, — сказал он. — Сорок лет назад.
Это был старик, такой же смуглый, как и все остальные, с
седой щетинистой бородой.
— Ну и как?
— Что вы говорите?
— Понравилось в Америке?
— Я был в Калифорнии. Очень понравилось.
— Отчего вы уехали?
— Что вы говорите?
— Отчего приехали обратно?
— Я приехал, чтобы жениться. Я собирался поехать опять, но
жена моя не любит путешествовать. Вы откуда?
— Из Канзас-Сити.
— Я был там, — сказал он. — Я был в Чикаго, в Сент-Луисе, в
Канзас-Сити, в Денвере, в Лос-Анджелесе, в Солт-Лейк-Сити.
Он тщательно перечислил все города.
— Долго вы были в Америке?
— Пятнадцать лет. Потом я приехал обратно и женился.
— Выпьем?
— Давайте, — сказал он. — Этого в Америке не достанешь, а?
— Сколько угодно, были бы деньги.
— А зачем вы приехали сюда?
— Мы приехали в Памплону, на фиесту.
— Вы любите бой быков?
— Очень. А вы?
— Да, — сказал он. — Пожалуй, люблю. — Потом, немного погодя:
— А сейчас куда едете?
— В Бургете, рыбу ловить.
— Ну, — сказал он, — желаю вам наловить побольше.
Он пожал руку и мне и Биллу, потом опять повернулся к нам
спиной. Остальные баски смотрели на него с уважением. Он уселся поудобнее и
каждый раз, когда я поворачивал голову, оглядывая местность, улыбался мне. Но
усилия, которых стоил ему разговор с американцами, видимо, утомили его. Он
больше не сказал ни слова.
