— И мне сдается, что кабачок, — сказал я.
— Давайте, — сказал Харрис, — попользуемся им. —
«Попользоваться» он перенял у Билла.
Мы заказали три бутылки вина. Харрис не позволил нам
платить. Он хорошо говорил по-испански, и хозяин не взял денег ни с меня, ни с
Билла.
— Вы не знаете, друзья, как мне приятно было с вами.
— Мы отлично провели время, Харрис.
Харрис был слегка пьян.
— Право, вы не знаете, как мне приятно было с вами. Я мало
хорошего видел со времени войны.
— Мы еще когда-нибудь порыбачим вместе. Вот увидите, Харрис.
— Непременно. Мы так чудесно провели время.
— А если распить еще бутылочку?
— Чудесная мысль, — сказал Харрис.
— За эту я плачу, — сказал Билл. — А то мы пить не станем.
— Позвольте мне заплатить, для меня это такое удовольствие.
— А это будет удовольствие для меня, — сказал Билл.
Хозяин принес четвертую бутылку. Наши стаканы еще стояли на
столе. Харрис поднял свой стакан.
— Знаете, этим хорошо можно попользоваться.
Билл хлопнул его по плечу.
— Вы славный, Харрис.
— Знаете, меня, собственно, зовут не Харрис, а
Уилсон-Харрис. Это одна фамилия, через дефис, понимаете?
— Вы славный, Уилсон-Харрис, — сказал Билл. — Мы зовем вас
Харрис, потому что любим вас.
— Знаете, Барнс, вы даже не понимаете, как мне хорошо с
вами.
— Попользуйтесь еще стаканчиком, — сказал я.
— Правда, Барнс, вы не можете этого понять. Вот и все.
— Пейте, Харрис.
На обратном пути из Ронсеваля Харрис шел между нами. Мы
позавтракали в гостинице, и Харрис проводил нас до автобуса. Он дал нам свою
визитную карточку с лондонским домашним адресом, адресом конторы и адресом
клуба, а когда мы сели в автобус, он вручил нам по конверту. Я вскрыл свой
конверт и увидел там с десяток искусственных мух. Харрис сам приготовил их. Он
всегда готовил их сам.
— Послушайте, Харрис… — начал я.
— Нет, нет! — сказал он. Он уже слезал с автобуса. — Это
вовсе не первосортные мухи. Я просто подумал, что, когда вы будете насаживать
их, вы, может быть, вспомните, как хорошо мы провели время.
Автобус тронулся. Харрис стоял у подъезда почты. Он помахал
нам. Когда мы покатили по дороге, он повернулся и пошел обратно к гостинице.
— Правда, Харрис очень милый? — сказал Билл.
— Он, кажется, в самом деле хорошо провел время.
— Он-то? Ну еще бы!
— Жалко, что он не поехал с нами в Памплону.
— Ему хочется рыбу ловить.
— Да. И еще неизвестно, как наши англичане поладили бы между
собой.
— Вот это верно.
Мы приехали в Памплону под вечер, и автобус остановился у
подъезда отеля Монтойи. На площади протягивали электрические провода для
освещения площади во время фиесты. Когда автобус остановился, к нему подошло
несколько ребят, и таможенный чиновник велел всем сошедшим с автобуса развязать
свои узлы тут же, на тротуаре. Мы вошли в отель, и на лестнице я встретил
Монтойю. Он пожал нам руки, улыбаясь своей обычной смущенной улыбкой.
— Ваши друзья здесь, — сказал он.
— Мистер Кэмпбелл?
— Да. Мистер Кон, мистер Кэмпбелл и леди Эшли.
Он улыбался, словно хотел еще что-то сказать.
— Когда они приехали?
— Вчера. Я оставил для вас ваш старый номер.
— Вот спасибо. Вы дали мистеру Кэмпбеллу номер с окнами на
площадь?
— Да. Те комнаты, которые мы с вами выбрали.
— А где они сейчас?
— Они, кажется, пошли смотреть, как играют в пелоту.
— А что быки?
Монтойя улыбнулся.
— Сегодня вечером, — сказал он. — Сегодня в семь часов
привезут вильярских, а завтра — мьюрских. Вы все пойдете смотреть?
— Непременно. Они никогда не видели выгрузки быков.
Монтойя положил мне руку на плечо.
— Значит, там увидимся.
Он снова улыбнулся. Он всегда улыбался так, точно бой быков
был нашей с ним личной тайной, немного стыдной, но очень глубокой тайной, о
которой знали только мы. Он всегда улыбался так, точно для посторонних в этой
тайне, которую мы одни с ним понимали, было что-то непристойное. Не следовало
открывать ее людям, которым не дано понять ее.
— Ваш друг тоже aficionado? — Монтойя улыбнулся Биллу.
— Да. Он нарочно приехал из Нью-Йорка, чтобы увидеть
праздник святого Фермина.
— Неужели? — Монтойя вежливо удивился. — Но он не такой
aficionado, как вы.
Он опять смущенно положил мне руку на плечо.
— Такой же, — сказал я. — Он настоящий aficionado.
— Но все-таки не такой, как вы.
Aficion значит «страсть». Aficionado — это тот, кто страстно
увлекается боем быков. Все хорошие матадоры останавливались в отеле Монтойи, то
есть те, что были aficionado, останавливались у него. Матадоры, работающие
только ради денег, иногда останавливались, но никогда не заезжали во второй
раз. Хорошие матадоры приезжали каждый год. В комнате Монтойи висели их
фотографии с собственноручными надписями. Они были подарены либо Хуанито
Монтойе, либо его сестре. Фотографии тех матадоров, которых Монтойя признавал,
висели в рамках на стене. Фотографии матадоров, лишенных aficion, Монтойя держал
в ящике стола. На многих были самые лестные надписи. Но это не имело значения.
Однажды Монтойя все их вынул из ящика и бросил в корзину. Он не желал хранить
их у себя.
