— Все больны. Я тоже больна.
Мы выехали из Тюильри на свет, пересекли Сену и свернули на
улицу Святых Отцов.
— Зачем же ты пил перно, если ты болен?
— А ты зачем?
— Для меня это не имеет значения. Это не имеет значения для
женщин.
— Как тебя зовут?
— Жоржет. А тебя?
— Джейкоб.
— Это фламандское имя.
— И американское.
— Ты, надеюсь, не фламандец?
— Нет, американец.
— Слава богу, терпеть не могу фламандцев.
Мы подъезжали к ресторану. Я крикнул кучеру, чтобы он
остановился. Мы вышли, и Жоржет ресторан не понравился.
— Не очень-то шикарное место.
— Нет, — сказал я. — Может быть, ты предпочитаешь поужинать
у Фуайо? Села бы обратно в фиакр да поехала.
Я взял ее с собой потому, что у меня мелькнула смутная
сентиментальная мысль, что приятно было бы поужинать с кем-нибудь вдвоем. Я
давно уже не ужинал с «курочкой» и забыл, как это нестерпимо скучно. Мы вошли в
ресторан и мимо конторки, за которой сидела мадам Лавинь, прошли в заднюю
комнату. От еды Жоржет слегка повеселела.
— Здесь не так плохо, — сказала она. — Не шикарно, но кормят
хорошо.
— Лучше, чем в Льеже.
— В Брюсселе, ты хочешь сказать.
Мы выпили вторую бутылку вина, и Жоржет стала шутить. Она
улыбнулась, показывая все свои испорченные зубы, и мы чокнулись.
— Ты, в общем, славный малый, — сказала она. — Свинство, что
ты болен. Мы бы поладили. А что с тобой такое?
— Я был ранен на войне, — сказал я.
— Уж эта противная война!
Мы, вероятно, пустились бы в рассуждения о войне и решили
бы, что она приводит к гибели цивилизации и что, может быть, лучше обойтись без
нее. С меня было довольно. Как раз в эту минуту кто-то крикнул из первой
комнаты:
— Барнс! Эй, Барнс! Джейкоб Барнс!
— Это мой приятель, — объяснил я и вышел.
За длинным столом сидел Брэддокс с целой компанией: Кон,
Фрэнсис Клайн, миссис Брэддокс и еще какие-то незнакомые мне люди.
— Едем танцевать, да? — спросил Брэддокс.
— Куда танцевать?
— В дансинг, конечно. Разве вы не знаете, что мы снова ввели
танцы? — вмешалась миссис Брэддокс.
— Поедем с нами, Джейк. Мы все едем, — сказала Фрэнсис с
другого конца стола. Она сидела очень прямо и усиленно улыбалась.
— Конечно, он поедет, — сказал Брэддокс. — Идите сюда, Барнс,
и выпейте с нами кофе.
— Хорошо.
— И приведите свою даму, — смеясь, сказала миссис Брэддокс.
Она была уроженкой Канады и отличалась свойственной канадцам непринужденностью
в обращении.
— Спасибо, сейчас придем, — сказал я. Я вернулся в заднюю
комнатку.
— Кто такие твои приятели? — спросила Жоржет.
— Писатели и художники.
— Их пропасть в этом районе.
— Слишком много.
— Слишком. Хотя кое-кто хорошо зарабатывает.
— О да.
Мы кончили ужинать и допили вино.
— Пойдем, — сказал я. — Кофе будем пить с ними.
Жоржет открыла сумочку и, смотрясь в зеркальце, провела
несколько раз пуховкой по лицу, подкрасила губы и поправила шляпу.
— Идем, — сказала она.
Мы вошли в переполненную публикой комнату; Брэддокс и остальные
мужчины за столом встали.
— Позвольте представить вам мою невесту, мадемуазель Жоржет
Леблан, — сказал я. Жоржет улыбнулась своей чарующей улыбкой, и мы всем по
очереди пожали руки.
— Скажите, вы родственница певицы Жоржет Леблан? — спросила
миссис Брэддокс.
— Не знаю такой, — ответила Жоржет.
— Но вас зовут так же, — приветливо сказала миссис Брэддокс.
— Нет, — сказала Жоржет. — Ничего подобного. Моя фамилия
Хобэн.
— Но ведь мистер Барнс представил вас как мадемуазель Жоржет
Леблан. Разве нет? — настаивала миссис Брэддокс, которая от возбуждения, что
говорит по-французски, плохо понимала смысл своих слов.
— Он дурак, — сказала Жоржет.
— Ах, значит, это шутка, — сказала миссис Брэддокс.
— Да, — сказала Жоржет. — Чтобы посмеяться.
— Слышишь, Генри? — крикнула миссис Брэддокс через весь стол
своему мужу. — Мистер Барнс представил свою невесту как мадемуазель Леблан, а
на самом деле ее фамилия Хобэн.
— Конечно, дорогая! Мадемуазель Хобэн, — я давно с нею
знаком.
— Скажите, мадемуазель Хобэн, — заговорила Фрэнсис Клайн,
произнося французские слова очень быстро и, по-видимому, не испытывая, подобно
миссис Брэддокс, ни особенной гордости, ни удивления оттого, что у нее
действительно получается по-французски. — Вы давно в Париже? Вам нравится
здесь? Вы любите Париж, правда?
— Кто это такая? — Жоржет повернулась ко мне. — Нужно мне с
ней разговаривать?
Она повернулась к Фрэнсис, которая сидела улыбаясь, сложив
руки, прямо держа голову на длинной шее и выпятив губы, готовая снова заговорить.
— Нет, я не люблю Парижа. Здесь дорого и грязно.
— Что вы? Я нахожу, что Париж необыкновенно чистый город.
Один из самых чистых городов в Европе.
— А по-моему, грязный.
— Как странно! Может быть, вы недавно здесь живете?
— Достаточно давно.
— Но здесь очень славные люди. С этим нельзя не согласиться.
Жоржет повернулась ко мне.
— Миленькие у тебя друзья.
Франсис была слегка пьяна, и ей хотелось продолжать
разговор, но подали кофе, и Лавинь принес ликеры, а после мы все вышли и
отправились в дансинг, о котором говорили Брэддоксы.
