Человек, которого бык забодал, лежал ничком в истоптанной
грязи. Люди перелезали через забор, и мне ничего не было видно, потому что
толпа тесно окружила его. Из цирка доносились крики. Каждый крик означал, что
бык кинулся на толпу. По силе крика можно было определить, насколько страшно
то, что там происходит. Потом взвилась ракета, и это значило, что волы загнали
быков с арены в корраль. Я отошел от забора и отправился обратно в город.
Вернувшись в город, я опять зашел в кафе выпить кофе с
гренками. Официанты подметали пол и вытирали столики. Один официант подошел ко
мне и принял заказ.
— Что-нибудь случилось во время encierro?[15]
— Я всего не видел. Один из толпы серьезно ранен.
— Куда?
— Вот так. — Я положил одну руку на поясницу, а другую на то
место груди, где, по-моему, рог должен был выйти наружу. Официант кивнул
головой и салфеткой смахнул крошки со столика.
— Тяжелая рана, — сказал он. — И все ради спорта. Ради
забавы.
Он отошел и вернулся, неся кофейник и молочник с длинными
ручками. Он налил кофе и молока. Из длинных носиков две струи потекли в большую
чашку. Официант кивнул головой.
— Тяжелая рана, если в спину, — сказал он. Он поставил
кофейник и молочник и присел к столику. — Глубокая рана. Ради забавы. Просто
забава. Что вы на это скажете?
— Не знаю.
— То-то. Ради забавы. Забавно, видите ли!
— Вы не aficionado?
— Я? Что такое быки? Животные. Грубые животные. — Он встал и
положил руку на поясницу. — В спину и насквозь. Сквозная рана в спину. Ради
забавы, видите ли.
Он покачал головой и отошел, захватив кофейник. По улице
мимо кафе шли двое мужчин. Официант окликнул их. Лица у них были серьезные.
Один из них покачал головой.
— Muerto! — крикнул он.
Официант кивнул. Они пошли дальше. Они, видимо, куда-то
спешили. Официант подошел к моему столику.
— Слышали? Muerto! Умер. Он умер. Рог прошел насквозь.
Захотелось весело провести утро. Es muy flamenco[16].
— Печально.
— Не вижу, — сказал официант, — не вижу в этом ничего
забавного.
Днем мы узнали, что убитого звали Висенте Гиронес и что
приехал он из-под Тафальи. На другой день мы прочли в газетах, что ему было
двадцать восемь лет, что у него была ферма, жена и двое детей. Как и до
женитьбы, он каждый год приезжал на фиесту. Еще через день из Тафальи приехала
его жена проститься с покойником, а назавтра в часовне св. Фермина было
отпевание, и члены тафальского танцевального общества понесли гроб на вокзал.
Впереди выступали барабаны, и дудки свистели, а позади гроба шла жена покойного
и его двое детей. За ними шли все члены танцевальных обществ Памплоны, Эстельи,
Тафальи и Сангесы, которые смогли остаться на похороны. Гроб погрузили в
багажный вагон, а вдова с детьми, все трое, сели рядом в открытом вагоне
третьего класса. Поезд резко дернул, потом плавно пошел под уклон, огибая
плато, и умчался в Тафалью по равнине, где ветер колыхал пшеничные поля.
Быка, который убил Висенте Гиронеса, звали Черногубый, он
числился под номером 118 в ганадерии Санхеса Таберно и был третьим быком,
убитым Педро Ромеро на арене в тот же день. Под ликование толпы ему отрезали
ухо и передали его Педро Ромеро, тот в свою очередь передал его Брет, а она
завернула ухо в мой носовой платок и оставила и то и другое вместе с окурками
сигарет «Муратти» в ящике ночного столика возле своей кровати, в отеле Монтойи,
в Памплоне.
Когда я вернулся в отель, ночной сторож еще сидел на скамье
возле дверей. Он просидел здесь всю ночь, и ему очень хотелось спать. Он встал,
когда я вошел в отель. Три служанки, ходившие в цирк смотреть быков, вошли
вместе со мной. Они, пересмеиваясь, стали подниматься по лестнице. Я тоже
поднялся наверх и вошел в свой номер. Я снял ботинки и лег на кровать. Дверь на
балкон была раскрыта, и солнце ярко светило в комнату. Спать мне не хотелось.
Вчера я лег не раньше половины четвертого, а в шесть меня разбудила музыка.
Челюсть болела с обеих сторон. Я пощупал ее большим и средним пальцами.
Проклятый Кон. Ему бы ударить кого-нибудь, когда его в первый раз оскорбили, и
уехать. Он так был уверен, что Брет любит его. Он вообразил, что должен
остаться и беззаветная любовь восторжествует. В дверь постучали.
— Войдите.
Вошли Билл и Майкл, Они сели на кровать.
— Вот так encierro, — сказал Билл. — Вот так encierro.
— А вы не были? — спросил Майкл. — Билл, позвоните, чтобы
подали пива.
— Ну и утречко! — сказал Билл. Он вытер лицо. — Господи, ну
и утречко! А тут еще Джейк. Бедняга Джейк, живая боксерская мишень.
— Что случилось на арене?
— О господи! — сказал Билл. — Что там случилось, Майкл?
— Да бежали эти бычищи, — сказал Майкл. — А впереди толпа,
один поскользнулся, упал, и все повалились кучей.
— А быки налетели прямо на них, — сказал Билл.
— Я слышал, как там вопили.
— Это Эдна вопила, — сказал Билл.
— Какие-то люди выскакивали из толпы и размахивали
рубашками.
— Один бык бежал по кругу и перебрасывал всех через барьер.
— Человек двадцать унесли в лазарет, — сказал Майкл.
— Ну и утречко! — сказал Билл. — Полиция то и дело забирала
самоубийц, которые так и лезли прямо на рога.
— В конце концов волы загнали их, — сказал Майкл.
— Но это продолжалось не меньше часа.
— В сущности, это продолжалось четверть часа, — возразил
Майкл.
— Бросьте, — сказал Билл. — Вы же были на войне. Для меня
это продолжалось два с половиной часа.
— Где же пиво? — спросил Майкл.
— А куда вы дели очаровательную Эдну?
— Мы только что проводили ее домой. Она пошла спать.
— Понравилось ей?
— Очень. Мы сказали, что здесь каждое утро так.
— Она была потрясена, — сказал Майкл.
— Она хотела, чтобы мы тоже вышли на арену, — сказал Билл. —
Она за энергичные действия.
— Я объяснил ей, что это будет нечестно по отношению к моим
кредиторам, — сказал Майкл.
— Ну и утречко! — сказал Билл. — А ночь-то!
