— Нет. По-моему, ничего хорошего.
— Разве ты не хочешь меня видеть?
— Я не могу тебя не видеть.
Теперь мы сидели, как чужие. Справа был парк Монсури.
Ресторан, где есть пруд с живыми форелями в где можно сидеть и смотреть в парк,
был закрыт и не освещен. Шофер обернулся.
— Куда мы поедем? — спросил я.
Брет отвела глаза.
— Пусть едет в кафе «Селект».
— Кафе «Селект», — сказал я шоферу. — Бульвар Монпарнас.
Мы поехали дальше, обогнув Бельфорского льва, который
сторожит Монружскую трамвайную линию. Брет смотрела прямо перед собой. На бульваре
Распай, когда показались огни Монпарнаса, Брет сказала:
— У меня к тебе просьба. Только ты не рассердишься?
— Не говори глупости.
— Поцелуй меня еще раз, пока мы не приехали.
Когда такси остановилось, я вышел и расплатился. Брет вышла,
на ходу надевая шляпу. Она оперлась на мою руку, когда сходила с подножки. Ее
рука дрожала.
— У меня очень неприличный вид? — Она надвинула на глаза
свою мужскую фетровую шляпу и вошла в кафе. У стойки и за столиками сидела
почти вся компания, которая была в дансинге.
— Хэлло, друзья! — сказала Брет. — Выпить хочется.
— Брет! Брет! — Маленький грек-портретист, который называл
себя герцогом и которого все звали Зизи, подбежал к ней. — Что я вам скажу!
— Хэлло, Зизи! — сказала Брет.
— Я познакомлю вас с моим другом, — сказал Зизи.
Подошел толстый мужчина.
— Граф Миппипопуло — мой друг леди Эшли.
— Здравствуйте, — сказала Брет.
— Ну как, миледи! Весело проводите время в Париже? — спросил
граф Миппипопуло, у которого на цепочке от часов болтался клык лося.
— Ничего, — ответила Брет.
— Париж прекрасный город, — сказал граф. — Но вам, наверно,
и в Лондоне достаточно весело?
— Еще бы, — сказала Брет. — Потрясающе.
Брэддокс подозвал меня к своему столику.
— Барнс, — сказал он, — выпейте с нами. С вашей дамой вышел
ужасный скандал.
— Из-за чего?
— Дочь хозяина что-то сказала про нее. Получился форменный
скандал. Но она — молодчина. Предъявила желтый билет и потребовала, чтобы та
показала свой. Ужасный скандал.
— А чем кончилось?
— Кто-то увел ее. Очень недурна. Совершенно изумительно
владеет парижским арго. Садитесь, выпьем.
— Нет, — сказал я. — Мне пора домой. Кона не видали?
— Они с Фрэнсис уехали домой, — вмешалась миссис Брэддокс.
— Бедняга, у него такой удрученный вид, — сказал Брэддокс.
— Да, да, — подтвердила миссис Брэддокс.
— Мне пора домой, — сказал я. — Спокойной ночи.
Я попрощался с Брет у стойки. Граф заказывал шампанское.
— Разрешите предложить вам стакан вина, сэр? — сказал он.
— Нет, премного благодарен. Мне пора идти.
— Вы правда уходите? — спросила Брет.
— Да, — сказал я. — Очень голова болит.
— Завтра увидимся?
— Приходите в редакцию.
— Вряд ли.
— Ну так где же?
— Где-нибудь, около пяти часов.
— Тогда давайте на том берегу.
— Ладно. Я в пять буду в «Крийоне».
— Только не обманите, — сказал я.
— Не беспокойтесь, — сказала Брет. — Разве я вас
когда-нибудь обманывала?
— Что слышно о Майкле?
— Сегодня было письмо.
— Спокойной ночи, сэр, — сказал граф.
Я вышел на улицу и зашагал в сторону бульвара Сен-Мишель,
мимо столиков кафе «Ротонда», все еще переполненного, посмотрел на кафе «Купол»
напротив, где столики занимали весь тротуар. Кто-то оттуда помахал мне рукой, я
не разглядел кто и пошел дальше. Мне хотелось домой. На бульваре Монпарнас было
пусто. Ресторан Лавиня уже закрылся, а перед «Клозери де Лила» убирали столики.
Я прошел мимо памятника Нею, стоявшего среди свежей листвы каштанов в свете
дуговых фонарей. К цоколю был прислонен увядший темно-красный венок. Я остановился
и прочел надпись на ленте: от бонапартистских групп и число, какое, не помню.
Он был очень хорош, маршал Ней, в своих ботфортах, взмахивающий мечом среди
свежей, зеленой листвы конских каштанов. Я жил как раз напротив, в самом начале
бульвара Сен-Мишель.
В комнате консьержки горел свет, я постучал в дверь, и она
дала мне мою почту. Я пожелал ей спокойной ночи и поднялся наверх. Было два
письма и несколько газет. Я просмотрел их под газовой лампой в столовой. Письма
были из Америки. Одно письмо оказалось банковским счетом. Остаток равнялся 2432
долларам и 60 центам. Я достал свою чековую книжку, вычел сумму четырех чеков,
выписанных после первого числа текущего месяца, и подсчитал, что остаток
равняется 1832 долларам и 60 центам. Эту сумму я записал на обороте письма. В
другом конверте лежало извещение о бракосочетании. Мистер и миссис Алоизиус
Кирби извещают о браке дочери их Кэтрин — я не знал ни девицы, ни того, за кого
она выходила. Они, вероятно, разослали извещения по всему городу. Смешное имя.
Я был уверен, что, знай я кого-нибудь по имени Алоизиус, я не забыл бы его:
хорошее католическое имя. На извещении был герб. Как Зизи — греческий герцог. И
граф. Граф смешной. У Брет тоже есть титул. Леди Эшли. Черт с ней, с Брет. Черт
с вами, леди Эшли.
Я зажег лампу около кровати, потушил газ в столовой и
распахнул широкие окна спальни. Кровать стояла далеко от окон, и я сидел при
открытых окнах возле кровати и раздевался. Ночной поезд, развозивший овощи по
рынкам, проехал по трамвайным рельсам. Поезда эти громыхали по ночам, когда не
спалось. Раздеваясь, я смотрелся в зеркало платяного шкафа, стоявшего рядом с
кроватью. Типично французская манера расставлять мебель. Удобно, пожалуй. И
надо же — из всех возможных способов быть раненым… В самом деле смешно. Я надел
пижаму и лег в постель. У меня было два спортивных журнала, и я снял с них
бандероли. Один был оранжевый. Другой — желтый. В обоих будут одни и те же
сообщения, поэтому, какой бы я ни прочел первым, мне не захочется читать
другой. «Ле Ториль» лучше, и я начал с него. Я прочел его от корки до корки,
вплоть до писем в редакцию и загадок-шуток. Я потушил лампу. Может быть,
удастся заснуть.
