— Где она? Где Катя?
— В морге, — еле слышно ответила жена.
Я отпустил ее и невольно облокотился о стену, так как чувствовал, что у меня слабеют ноги. По коридору в нашу сторону двигались какие-то фигуры. Словно сквозь пелену я различил лица Наталии Константиновны и хирурга, делавшего операцию моей Катюхе. Катюхе, которой больше нет…
Не помня себя, плохо соображая, что делаю, я шагнул вперед и с размаху впечатал кулак в лицо хирурга. Тот пошатнулся, Наталия Константиновна ахнула, медсестра завопила в голос… Я снова занес руку для повторного удара, но Наталия Константиновна вдруг повисла на ней, и я чуть было не ударил ее — кулак скользнул по щеке.
— Вика, принеси успокоительное, скорее! — закричала Наталия Константиновна, и медсестра метнулась куда-то в сторону.
Хирург тем временем поднялся и взялся за разбитую скулу. По губам его стекала кровь. Ольга подскочила с другой стороны, они вместе с Наталией Константиновной вцепились в меня мертвой хваткой, и обе возбужденно что-то кричали. Хирург продолжал стоять молча, глядя мне прямо в глаза. На лице его я не заметил страха. Он просто молча стоял и смотрел.
Я пытался вырваться и не обратил внимания на то, как Наталия Константиновна бросила взгляд поверх моей головы и кивнула. В следующий миг я почувствовал, как мне в бедро вонзилось что-то острое. Я дернулся, пытаясь вырваться, но медсестра уже ввела лекарство.
— Да вы что, совсем рехнулись? — заорал я.
— Андрей Владимирович, не волнуйтесь, это просто успокоительное! — быстро заговорила Наталия Константиновна, и я увидел, что у нее на глазах слезы. Она повернулась к хирургу и продолжила: — Станислав Михайлович, миленький, простите его, видите, он не в себе! Разрешите, я уведу его отсюда, мое дежурство как раз закончилось!
— Давай! — махнул рукой хирург.
Наталия Константиновна стала заглядывать мне в лицо и что-то убедительно говорить. Я плохо разбирал слова. Голова кружилась, а пол словно уходил из-под ног, качался, будто готовый провалиться. Наталия Константиновна тащила меня за руку в конец коридора. При других обстоятельствах я ни за что не позволил бы себя увести, но сейчас, под действием сильного успокоительного, совершенно лишился воли. Посему покорно дал Наталии Константиновне вывести меня на улицу. Дальше я уже ничего не помнил, потому что просто отрубился.
* * *
Очнулся я в незнакомом месте на каком-то диване. Я лежал на нем в одежде, накрытый одеялом. В комнате был полумрак, неяркий свет издавала только маленькая настольная лампа. Я посмотрел в окно — была ночь. За столом, освещенным лампой, сидела незнакомая молодая женщина и что-то читала. Я завозился на диване, и она тотчас встрепенулась и подошла ко мне.
— Поспали? Вот и хорошо. Спите дальше, вам нужно отдыхать.
Вглядевшись, я узнал Наталию Константиновну. Впервые я увидел ее не в больничной форме, а в домашней одежде. На ней было коротенькое платье без рукавов, а волосы без чепчика распущены по плечам. Сейчас она казалась еще моложе.
— Где я? — тупо спросил я, садясь на диване.
— У меня дома, — просто ответила она.
Я огляделся. В комнате было только одно спальное место, которое в данный момент занимал я. А она, значит, сидела все это время за столом…
— Зачем вы привезли меня сюда? — спросил я.
— А что я должна была делать? Оставить вас в больнице, чтобы вы поубивали всех врачей? Или наделали еще каких-нибудь глупостей?
Голос ее звучал по-доброму, но я все равно сердился на нее. Сейчас, когда в памяти всплыло воспоминание о смерти дочери и боль с новой силой захлестнула, я и впрямь желал зла всем врачам этой злополучной больницы. Но ярости, охватившей меня в больнице, уже не было. Возможно, она была притуплена сильнодействующим препаратом, но сейчас я ощущал только боль на сердце.
Я хотел встать с дивана, но ощутил слабость во всем теле.
— Куда вы собрались? — спросила она.
— Домой, — едва ворочая языком, ответил я.
— Не глупите! Три часа ночи, а вы не совсем адекватны. Я вас никуда не отпущу.
Я и сам чувствовал, что у меня нет сил, и снова уронил голову на подушку. Я проспал бог знает сколько часов, чуть ли не сутки, но сон по-прежнему одолевал меня. Видимо, Наталия Константиновна, не скупясь, всадила мне лошадиную дозу снотворного препарата.
— А как же вы? Вам тоже нужно спать, — пробормотал я, ощущая, как слипаются веки.
— Я все равно не усну! — махнула она рукой, и я вновь погрузился в сон.
Когда я проснулся во второй раз, за окном уже было светло. Наталии Константиновны в комнате не было, но со стороны кухни слышался какой-то шум. Я поднялся и прошел туда. Слабость еще не совсем прошла, но я уже вполне нормально двигался.
На кухне Наталия Константиновна хлопотала возле стола, нарезая хлеб и колбасу. На плите закипал чайник. Заслышав мои шаги, она повернулась и посмотрела очень внимательно. Я, ни слова не говоря, присел к столу, и девушка молча продолжила готовить бутерброды. Потом разлила по чашкам кофе и придвинула одну из них мне.
Я размешивал ложкой сахар, глядя перед собой. Потом поднял глаза и спросил:
— Почему умерла моя дочь?
Наталия Константиновна провела по лбу, отбрасывая с него длинную волнистую прядь каштановых волос. Потом медленно проговорила:
— У нее не выдержало сердце. Такой исход был возможен…
— Возможен? — Я резко отодвинул чашку. — Вы мне говорили, что все будет хорошо! Что при грамотном ведении периода реабилитации все пройдет успешно!
— Поймите, от подобных случаев никто не застрахован! — с грустью в голосе покачала она головой. — Поверьте, мне ничуть не меньше вас жаль. Ах, как мне жаль! — Она закрыла глаза руками, и из-под них поползли слезы.
У меня же не было слез. Вообще. Одна лишь пылающая боль на сердце.
Наталия Константиновна отняла руки и вытерла глаза платком. Потом произнесла:
— Вы зря набросились на Станислава Михайловича. Он все сделал правильно, все! И операцию провел блестяще, клянусь вам! Сама Старыгина не сделала бы лучше. Кстати, он на вас совсем не в обиде. И не будет никому жаловаться. Он все понимает и тоже вам сочувствует. Но… Никто не может предугадать, чем все закончится. Катюше очень сильно не повезло…
— Такого не может быть, чтобы никто не был виноват! — Я поднялся из-за стола. — Спасибо за заботу!
С этими словами я прошел в прихожую, обулся и вышел на улицу. Холодный ветер полоснул меня по лицу, но я не обратил на это внимания. Лицо мое горело. Осмотревшись, я определил, в каком районе нахожусь. Не поднимая воротника куртки, отправился на ближайшую остановку…
* * *
Последующие дни я помню плохо. Похороны Катюхи, заплаканное лицо моих родителей. Ольга, обколотая лекарствами и стоявшая у края могилы словно в отупении… Я держался без препаратов. Хорошо еще, что Ольгин Эдик не явился на кладбище, иначе я бы просто скинул его самого в эту могилу. И лицо Катюхи — нежное, словно живое. Я смотрел на свою дочь, и мне казалось, что это какой-то дурной сон, что сейчас она откроет глаза, встанет и радостно обнимет меня. И только когда застучали молотки, забивая крышку гроба, я понял, что этого не будет никогда. И каждый удар отражался на мне так, словно мне пробивали сердце. Я не выдержал, отошел в сторону, и слезы наконец-то покатились из глаз…
