Солнце слепило глаза. Жара усиливалась. На тонком полотне рубашки проступили пятна пота. Эшли подумал, что пора искупаться, подошел к обрыву и посмотрел вниз. Узкая тропинка круто спускалась к полоске песка. Редкие, выступающие из него скалы отбрасывали желанную тень. Эшли отошел от края и направился к тропинке. Ему осталось пройти по ней лишь дюжину ярдов, когда из-под его ноги выскользнул камень и последнюю часть пути он проехал на пятой точке, чертыхаясь и кляня все на свете.
Затем он услышал серебристый смех Козимы. Она лежала на большом полотенце, загорелая и прекрасная. Эшли встал, отряхнулся, а затем сел с ней рядом. Смех стих, Козима приподнялась и прижалась к его груди.
— О! Ричард! Дорогой! Я так надеялась, что ты придешь. Со вчерашнего дня мы ни минуты не были вдвоем. Мне надо так много сказать тебе… объяснить…
— Я решил выкупаться.
— Отличная мысль. Мы можем поплавать вместе.
— Давай сначала поговорим.
Эшли снял рубашку и бросил ее на песок. Козима села, обхватив колени руками.
— Мы должны поговорить, без этого не обойтись, да? — Да.
— Какой я пережила ужасный день, Ричард. Вопросы, бесконечные разговоры, ложь, комедия, которую мне пришлось играть, прикидываясь, что я больше не люблю тебя, что ты для меня пустое место.
— Ты сыграла ее очень убедительно. — Эшли набрал горсть песка, и сквозь пальцы он просыпался на ее золотистую кожу. — Что думает твой муж… о нас?
— Ничего, Ричард. Между нами давно нет любви. Как жена я важна для него. Политику необходимо соблюдать внешние приличия. И ты важен для него, Ричард, потому что можешь погубить его.
— Зачем тогда комедия?
— Для капитана Гранфорте, Джорджа Арлекина… мне кажется, даже для Таллио и Елены.
— А при чем тут они? Елена — его любовница, не так ли? Козима печально улыбнулась.
— Была любовницей. Теперь она ему мешает. Ей не место в министерских кругах. Перед нашим отъездом из Рима он сказал Елене, что намерен вернуться ко мне. После нашей поездки эта выдумка лопнула, как мыльный пузырь, но мой муж настаивает, чтобы мы вели себя так, будто ничего не изменилось. Поэтому он пригласил Таллио. Он хочет женить его на Елене. Рацциоли не важно, на ком жениться. Главное заключается в том, чтоб хорошо заплатили.
— А что говорит Елена?
Козима пренебрежительно повела плечами.
— А что она может сказать, Ричард? Таких, как она, полным-полно, и редкий мужчина может позволить себе жениться на них. Перед ней два пути: найти нового покровителя или выйти за Таллио и спокойно тратить деньги, которые мой муж положит в банк на ее имя. Полагаю, она выберет второй путь.
— Она все еще любит твоего мужа?
— Похоже, что да, — вздохнула Козима. — И мне очень, очень ее жаль.
Эшли довольно улыбнулся. Он получил ценную информацию. Пока Козима не лгала. Следующий вопрос он задал, тщательно подбирая слова.
— Козима, ты знаешь, в каком я положении?
— Слишком хорошо, Ричард. Поэтому я и боюсь за тебя.
— Ты понимаешь, что каждый твой ответ очень важен для меня, даже если он кажется тебе тривиальным и не имеющим отношения к делу?
— Да.
— Отлично. А теперь скажи, что я пытался купить у Гарофано?
— Фотокопии личных писем моего мужа.
— Откуда тебе это известно?
— Ты говорил, что собирался купить у него какие-то документы. Мой муж сказал, что это его письма.
— Когда?
— После моего возвращения в отель.
— Как он узнал об этом?
— Понятия не имею. Но мне известно, что с самого начала его держали в курсе твоих действий и встреч. Это… это не составляло большого труда, не правда ли?
— Ты знаешь, кем был Гарофано?
— Капитан сказал, что он клерк из Неаполя. Это все, что мне известно.
— А твоему мужу?
— Возможно, он знает что-то еще, но не говорит.
— Почему ты хотела, чтобы я солгал насчет столкновения? От неожиданного вопроса ее глаза удивленно раскрылись, но она ответила без малейшего промедления:
— Я предупреждала тебя, что здешняя полиция обожает мелодрамы. Разве я ошиблась?
— Отнюдь, ты была права. А теперь скажи мне, почему твой муж привез меня сюда, хотя мог отправить в тюремную камеру?
Козима помрачнела.
— Потому что я думаю… я боюсь… он, возможно, причастен к этому убийству.
Эшли не ожидал такой прямоты, но промолчал.
— Даже если он ни при чем, — продолжала Козима, — он хотел бы избежать скандала, бросающего тень на меня и, следовательно, на него. Сейчас всякий шум особенно неуместен и даже опасен для его карьеры. Кроме того… — Она запнулась. — Кроме того, он уверен, что фотокопии у тебя. Он надеется уговорить или заставить тебя вернуть их ему.
От столь явной лжи Эшли потерял осторожность.
— Черт побери, Козима, ты же в это не веришь! Так же, как и я. Он обязан знать, что фотокопий у меня нет. Гарофано отказался их продать. А потом, ты была со мной до возвращения в отель. Ты же рассказала мужу обо всем, что произошло.
— Конечно. Но я сказала, что видела, как ты подрался с Гарофано и отнял у него какой-то конверт. Витторио мне поверил.
— Почему ты сказала ему об этом?
— Иначе ты сидел бы в тюрьме… Или ждал смерти, как Гарофано.
Боль, отразившаяся на лице Козимы, подсказала Эшли, каким же он был дураком. Он прижал Козиму к груди и попытался извиниться за свою глупость.
— Козима, ты… ты не представляешь, какой я болван. Мне следовало знать, что ты не солжешь мне. А я боялся, что ты предала меня…
Она вырвалась из его объятий, ударила по лицу раз, другой. Она наклонилась, набрала горсть песка и швырнула ему в глаза, а затем понеслась по тропинке к растущим на обрыве оливковым деревьям.
Полуослепший, Эшли заковылял к воде, чтобы промыть глаза. Таллио рисовал на террасе, когда Эшли наткнулся на него, вернувшись к дому с воспаленными глазами. Без лишних слов Таллио отвел журналиста в его комнату, усадил в кресло, принес оливкового масла и теперь осторожно промывал ему глаза, выбирая последние песчинки.
— Вы поссорились с ней? — спросил он.
— Наоборот, извинился.
— Непростительная глупость, — покачал головой Таллио. — В вашем возрасте пора знать об этом.
Он бросил ватку в миску с маслом, и Эшли облегченно вздохнул, и опустил веки, не испытав острой боли.
— Спасибо, Таллио. Я вам так благодарен.
Таллио вытер руки шелковым носовым платком.
— Рад вам помочь. Нам всем нужны союзники в борьбе с женщинами. Мне становится дурно, когда я думаю о том, через какие мучения должен пройти мужчина, чтобы заиметь детей, от которых в дальнейшем он будет получать одни зуботычины.
