— Ты ешь уже третий чизбургер.
— А тебе жалко? Я жрать хочу.
— Ты на взводе, а желудок крайним оказался. Хватит обжираться. Я думаю, Стас выживет. Хотя, конечно...
— Не надо мне ездить по ушам. Рыжий, столько-то даже я понимаю. Шансов немного.
— Но они есть, так что прекрати издевательство над своим желудком, ты не голодна.
Я откладываю недоеденный чизбургер. Больше всего мне хочется... даже не знаю... Может, выйти на улицу и бежать, бежать темнеющим городом куда-то в ночь, до полного изнеможения, и ни о чем не думать — ни о Стасе, ни о том ужасе, среди которого я почему-то оказалась. Почему?!
— Что теперь?
— Думаю, нам стоит поговорить с Остаповым. — Рыжий убирает со стола. — Но это завтра, слышишь? А сегодня ты будешь спать, сейчас же.
— Дай мне конверт. Интересно, что в квартире искал Стас?
— Не знаю. Вот, бери. Лиза, ты снова завела в сумке токсическую свалку?!
Да, я люблю большие сумки, но есть маленькая проблема: со временем в них действительно образуется свалка. Тогда я вытряхиваю все на пол и начинаю разбирать. После генеральной уборки сумка заметно худеет, становится непривычно легкой, и я какое-то время свободно нахожу в ней ключи и помаду, но проходит время и все повторяется. Что из того, что Рыжий меня уже сгрыз за это? Он считает, что мусорник в сумке — признак неорганизованности. Ну и пусть. Мы живем в свободной стране, и каждый имеет право носить в своей котомке фантики от грильяжа и корки от апельсинов.
— И это тоже?
Черт, я совсем забыла о револьвере, который дал мне Стас. Он спокойненько лежал себе под слоем фантиков, а Рыжий раскопал его и теперь радуется, как бабуин в брачный сезон.
— Перестань рыться в моей сумке. Я завтра наведу там порядок
— Я обязательно напомню тебе об этом.
— Ты ужасный зануда, знаешь?
— А ты...
— Лучше молчи.
Я открываю круглую коробочку и высыпаю на стол содержимое. Тяжелое венчальное кольцо — явно старинное, но самое простое. И несколько колечек — тонких, с камнями — только на мизинец мне годятся, хоть для мизинца великоваты, две пары сережек, несколько подвесок и цепочек Фамильные драгоценности — у меня?! Надо же...
Я достаю снимки из конверта. Вот фотография маленькой девочки — старик прав, она была очень милой. Черные, туго заплетенные косички, платье в горошек — фотография черно-белая, на ней Любе Климковской шесть лет. А вот несколько других — здесь она школьница, а тут — почти взрослая девушка. Она правда очень хорошенькая. А тут ей восемнадцать, и я вздрагиваю от неожиданности. В ушах у нее те самые серьги, что сейчас на мне, на шее — цепочка с подвеской, которая лежит в сумке с остальными моими украшениями.
— Ты просто ее копия, только другого цвета и глаза не похожи. — Рыжий заглядывает мне через плечо. — А еще она была маленькая и субтильная, как птичка, а ты — высокая и крепкая. И немного склонна к полноте.
— Негодяй!
— Ты несравненная, а в моих глазах — полное совершенство. Но факт остается фактом. Где я видел похожее лицо? И совсем недавно!
— Глупости! Где ты мог ее видеть? Она умерла много лет назад. Смотри, а это что?
— Метрика. Похоже, у тебя два свидетельства о рождении.
Действительно. Потому что в той, что всегда была у меня, в графе «родители» стоит прочерк, а в этой они указаны: Климковская Любовь Васильевна и Вернер Клаус-Отто. Отчество звучит дико — Клаусовна, но с фамилией Вернер — вполне сочетается. Вернер Элиза Клаусовна. А в моей обычной я Климковская Элиза Игоревна. Блин! Значит, первую выдали в Ивске? Сразу после рождения? Это и есть тот документ, который подтверждает отцовство Клауса? Но кто и как ее сделал?! Представить не могу. Возможно, именно это искал Стас? Но зачем?
— Смотри, вот еще фотографии.
На них сам Климковский вместе с Любой и какой-то темноволосой высокой женщиной, очень на него похожей.
— Наверное, это его мать. — Рыжий заинтересованно рассматривает фото. — Он на мать был похож. И снимок любительский, видишь, в деревне снимали — Любе здесь лет семь-восемь.
Лицо у женщины приветливое, но глаза грустные, она крепко обнимает сына и внучку, словно хочет защитить. Я даже представить не могу, что она думала обо всей этой ненормальной ситуации — и любила их обоих, и беспокоилась, и сердцем чуяла беду — и знала, что ничем не может помочь.
А это вот...
Это совсем другое лицо — бледное, бесцветное, но не от косметики, а от природы. Черты правильные, но невыразительные. Думаю, в молодости она тоже не была красавицей. Иной раз случается такая внешность — все вроде бы на месте и неплохо сделано, а остается впечатление серости, и второй раз на этом лице взгляд не остановишь. Правда, бесцветные, лишенные индивидуальности вывески при помощи макияжа можно превратить во что угодно, но этой старухе подобная процедура уже вряд ли нужна.
— Это, по ходу, наш злой гений — Ольга Климковская. Видимо, старик положил ее фото сюда, чтоб мы знали врага в лицо, даже если это уже давно мертвый враг. — Рыжий бросает фотографию на стол. — Я все время думаю, как он это сделал — выследил ее, понял, куда она направляется, догнал и на людном вокзале сумел увести ее куда-то, да так, что никто не заметил. А ведь она, я уверен, была действительно более хитрой и опытной. Но такова оказалась его жажда расквитаться за смерть дочери и защитить тебя, что он это сделал.
— Неважно. Ему надо было раньше что-то предпринимать.
— Лиза, не нам с тобой их судить. Ты пойми, это люди со сломанной психикой — абсолютные социопаты. Это не кино с благородными разведчиками, эти люди делали вещи, которые немыслимы для нас: убивали, пытали, предавали друг друга да бог знает что еще. И они знали только один метод решения проблем: убить врага. Потому Климковский и не стал ждать, когда Корбут пустит в ход материалы, которые нашел на Ольгу. Так совпало у них, наверное.
— Бог с ними вовсе. Рыжий, смотри, вот его завещание — в мою пользу, и давнее, лет пятнадцать ему. Что мне теперь с его квартирой делать?
— Потом об этом подумаем. Вот документы из стола Корбута... странно, зачем он прятал свидетельство о рождении какой-то Ольги Павловой? Кто такая — эта Ольга?
— Неважно. А этот негатив...
— Потом посмотрим, сейчас все равно не разберем — нет аппаратуры. Но вот что... я видел, где-то видел это лицо... — Он берет фотографию Любы Климковской. — Видел!
Рыжего заклинило, я знаю, как это бывает. Ну где ты мог видеть ее лицо, если даже я сегодня увидела его впервые? Но Рыжий упрям, как стадо мулов, и ищет в темной комнате черного кота.
— Вспомнил!
Да неужто? Какое еще новое открытие запутает эту и без того запутанную ситуацию?
— Вот газетная вырезка, которую ты взяла у покойного Корбута.
