То была славная охота. В первый же день мы
ушли за четыре мили от лагеря по глубокому следу носорога, который тянулся
среди травянистых холмов меж деревьями, такой прямой и ровный, словно
проложенный по линейке, и глубиной в добрый фут. Когда он затерялся в ложбине
между холмами, похожей на сухую оросительную канаву, мы, обливаясь потом, вскарабкались
на невысокий, но крутой пригорок, сели там отдохнуть, прислонившись к скату, и
стали осматривать местность в бинокль. Красивая зеленая равнина у подножия
лесистой горы была усеяна холмами и изрезана руслами нескольких рек, бравших
свое начало в лесной чаще на горе. Местами лес спускался к самому
подножию, – и где-нибудь там, на опушке, следовало ожидать появления
носорога. В стороне от лесистой горы взору открывались речные русла, и цепь
отлогих холмов переходила в равнину, поросшую бурой, выжженной солнцем травой,
а еще дальше темнела долина Рифт-Велли и поблескивало озеро Маньяра. Мы лежали
на холме и зорко следили, не покажется ли носорог. М`Кола расположился пониже,
а Друпи на противоположном скате присел на корточки и вглядывался в даль. С востока
тянул прохладный ветерок, и по высокой траве пробегали зеленые волны. По небу
плыли белые облака, а высокие деревья на склоне горы росли так тесно и листва у
них была такая густая, что казалось, можно шагать прямо по кронам. За горой
было ущелье, а дальше – снова гора, вся синяя от одевавшего ее леса.
До пяти часов все было спокойно. Затем
невооруженным глазом я разглядел вдали какую-то точку, которая двигалась по
краю долины к темной полосе леса. В бинокль было уже ясно видно, что это
носорог, весь красный в лучах закатного солнца. Он бежал быстро, и в его
движениях было что-то, напоминавшее повадки водяного жука. За ним из лесу вышли
еще три носорога, темные в тени деревьев, и двое из них возле группы кустов
вступили в бой, угрожающе нагнув головы. На таком расстоянии они казались
крохотными, и пока мы разглядывали их в бинокль, стало смеркаться. Мы не успели
бы до темноты спуститься с холма, пересечь долину, взобраться по крутому
горному склону и подойти к носорогам на выстрел. Поэтому мы осторожно спустились
вниз и, нащупав ногами след, шли по этому глубокому следу, который петлял среди
темных холмов, до тех пор пока меж деревьев не блеснул огонь лагерного костра.
Весь вечер мы не могли успокоиться, потому что
видели сразу трех носорогов, а рано утром, во время завтрака, явился Друпи и
сообщил, что на опушке, менее чем в двух милях от лагеря, пасется стадо
буйволов. Мы поспешили туда, еще ощущая во рту вкус кофе и лососины, полные
того утреннего возбуждения, от которого сильнее бьется сердце. Туземец, которому
Друпи поручил следить за буйволами, указал нам место, где они пересекли
глубокий овраг и выбрались на лесную поляну. По его словам, в стаде было больше
десятка голов и среди них два крупных самца. Мы бесшумно зашагали по звериным
тропам, раздвигая лианы; то и дело попадались следы, горки свежего помета, но,
хотя мы все дальше углублялись в лес (слишком густой, а потому неудобный для
охоты) и сделали большой круг, буйволов нигде не было и в помине. В одном месте
мы услышали крики клещеедов, увидели, как они взлетели, – и только. В лесу
было много носорожьих следов, кучами лежал похожий на солому помет, но нам
попадались лишь зеленые лесные голуби да обезьяны. Когда мы выбрались на
опушку, до пояса мокрые от росы, солнце стояло уже высоко. День выдался жаркий,
ветер еще не поднялся, и мы понимали, что все носороги и буйволы, которые ночью
выходили из лесу, теперь забились в глухую чащу и отдыхают в холодке.
Спутники мои возвратились в лагерь, где
оставались Старик и М`Кола. Я вспомнил, что у нас кончилось мясо, и решил
вдвоем с Друпи обойти окрестность в надежде добыть что-нибудь. Я уже совсем
оправился после дизентерии, и для меня было наслаждением бродить среди
невысоких холмов, просто так бродить, не зная, что попадется на пути, а при
случае и поохотиться, добыть мяса. Кроме того, мне нравился Друпи, нравилось
смотреть, как он ходит. Он шагал вразвалку, легко переставляя ноги, а я
любовался им, ощущал траву под мягкими подошвами башмаков да приятную тяжесть
ружья, которое сжимал за шейку приклада, положив ствол на плечо; я обливался
потом под горячим солнцем, быстро высушившим росу на траве, но скоро повеял
ветерок. Казалось, мы идем по запущенному саду где-нибудь в Новой Англии. Я
чувствовал, что опять могу стрелять метко, и с нетерпением ждал случая показать
Друпи свое искусство.
С пригорка мы увидели в какой-нибудь миле от
себя двух конгони[5], казавшихся желтыми на фоне холма, и я знаком дал понять
Друпи, что намерен следовать за ними. По пути в лощине мы спугнули водяных
козлов – самца и двух самок. Я знал, что водяной козел – единственная местная
дичь, которая не годится в пищу, к тому же в моей коллекции был уже экземпляр
получше. Помня об этом и о его несъедобном мясе, я держал козла под прицелом,
пока он уносил ноги, да так и не выстрелил.
– Не стреляешь куро? – спросил Друпи
на суахили. – Думи сана – хороший зверь!
Я попытался объяснить ему, что уже убил раньше
козла получше этого, но его мясо невозможно было есть.
Друпи усмехнулся.
– Пига конгони м`узури.
«Пига» – выразительное словечко. Оно звучит
точно так, как команда «пали!» или возглас «попал!». А слово «м`узури»,
означающее «хорошо», «здорово», «лучше», долгое время вызывало в моей памяти
только название одного из наших штатов, и часто во время переходов я составлял
мысленно суахильские фразы со словами «Арканзас» и «М`усури». Теперь это слово
уже не поражало слуха, оно стало для меня привычным, так же как простыми и
привычными стали другие слова этого языка, а вытянутые мочки ушей, племенные
шрамы и копья воинов не казались больше странными или безобразными. Напротив,
теперь я находил эти племенные шрамы и татуировку естественными и даже
красивыми, и сожалел, что у меня их нет. Все мои шрамы никуда не годились: они
имели неправильную и расплывчатую форму – просто-напросто самые обыкновенные рубцы.
Один красовался у меня на лбу, и меня до сих пор еще иногда спрашивают, не
стукнулся ли я обо что-нибудь головой. А у Друпи были эффектные шрамы на шее и
другие, симметричные, на груди и животе. Один мой нарост казался мне
подходящим, очертаниями напоминая рождественскую елку, но он находился на
подошве правой ноги, никому не был виден, и только носки мои из-за него
протирались особенно быстро… Я как раз об этом размышлял, когда мы спугнули
чету болотных антилоп. Они отбежали шагов на шестьдесят, но остановились под
деревьями, и как только стройный, грациозный самец повернулся, я выстрелил и
угодил ему в бок чуть пониже лопатки. Он подскочил и пустился наутек.
– Пига. – Друпи улыбнулся. Мы оба
слышали, как ударила пуля.
– Куфа, – сказал я. – Он убит.
