Я тоже помнил эту газель. Я гонялся за ней
целое утро, много раз подкрадывался, но, одурев от жары, все время стрелял
мимо, потом заполз на муравейник, чтобы выстрелить уже по другой, куда худшей
газели, отдышался, промазал с пятидесяти шагов, увидел, что газель все еще
стоит неподвижно и смотрит на меня, подняв голову, и выстрелил ей в грудь. Она
присела на задние ноги, но, как только я сделал несколько шагов, вскочила, и,
спотыкаясь, отбежала в сторону. Я выждал, когда газель остановилась, видимо, не
в силах бежать дальше, и, не вставая, продев руку в ремень ружья, стал стрелять
ей в шею, медленно, старательно, и промазал восемь раз кряду, в порыве
безудержной злости целясь в одно и то же место и тем же манером; ружьеносцы
смеялись, потом подъехал грузовик с африканцами, которые удивленно пялили на
меня глаза. Старик и Мама молчали, а я все сидел, в холодном бешенстве упрямо
пытаясь перебить антилопе шею, вместо того чтобы подойти поближе и прогнать ее
с этой раскаленной солнцем равнины. Все молчали. Я протянул руку к М`Кола за
новой обоймой, старательно прицелился, но промахнулся, и лишь на десятом
выстреле перебил эту проклятую шею. Затем я отвернулся, даже не поглядев на
свою жертву.
– Бедный Папа, – сказала моя жена.
– Солнце в глаза, да и ветер
мешает, – заметил Старик (в то время мы с ним еще не были близко знакомы). –
Все пули попадали в одно место. Я видел, как они вздымали пыль.
– Я вел себя как упрямый осел, –
сказал я. Так или иначе, я научился стрелять. Мне почти всегда везло, и я
выходил из положения с честью.
Мы остановились недалеко от лагеря и стали
кричать. Никто не откликался. Наконец из палатки вышел Карл. Завидев нас, он
скрылся, потом выглянул наружу.
– Эй, Карл! – крикнул я. Он помахал
мне рукой и снова скрылся в палатке. Затем вышел и зашагал к нам. Он дрожал от
волнения, и я догадался, что он отмывал с рук кровь.
– Что у вас там?
– Носорог, – ответил он.
– Случилось что-нибудь?
– Нет. Мы застрелили его.
– Вот здорово! Где же он?
– Вон за тем деревом.
Мы прибавили шагу. Возле дерева лежала только
что отрезанная голова носорога, и какого носорога! Он был вдвое крупней моего.
Глаза были закрыты, и в уголке одного из них, точно слеза, рдела капелька
крови. Голова была огромная, рог красиво изогнут. Шкура в целый дюйм толщиной
свисала складками позади головы и на месте среза белела, как свежий сок кокосового
ореха.
– Какой длины рог? Дюймов тридцать?
– Ну нет, тридцати не будет, –
возразил Старик.
– И все же превосходная добыча, мистер
Джексон, – вмешался Дэн. – Красавец!
– Да, хорош, – согласился Старик.
– Где вы убили его?
– У самого лагеря.
– Он стоял в кустах. Мы услышали, как он
фыркает.
– Мы даже подумали, что это
буйвол, – сказал Карл.
– Красавец! – повторил Дэн.
– Я очень рад за вас, – сказал я
Карлу.
Так и стояли мы все трое. Мы искренне желали
поздравить товарища, великодушно похвалить его носорога, чей малый рог был
длиннее большого рога у зверя, добытого нами,[8] – этого громадного,
великолепного носорога с кровавой слезкой в глазу, обезглавленного сказочного
великана, но вместо этого разговаривали точно пассажиры на корабле перед приступом
морской болезни или люди, потерявшие крупную сумму денег. Мы стыдились своего
поведения, но ничего не могли с собой поделать. Я хотел сказать Карлу
что-нибудь приятное и сердечное, но вместо этого спросил:
– Сколько раз вы стреляли в него?
– Право, не знаю. Мы не считали. Кажется,
пять или шесть раз.
– По-моему, пять, – сказал Дэн.
Бедный Карл, принимая поздравления от трех
друзей с такими постными лицами, уже чувствовал, как его радость победителя
постепенно испаряется.
– А мы тоже убили носорога, – сказала
Мама.
– Вот это здорово! – промолвил
Карл. – Крупнее моего?
– Нет, что вы! Он жалкий недомерок по
сравнению с вашим.
– Мне очень жаль, – сказал Карл
просто и искренне.
– Вот еще, о чем вам жалеть, когда вы
подстрелили такого? Это же настоящая редкость. Постойте, я схожу за аппаратом и
сфотографирую его.
Я отправился за аппаратом. Мама шла рядом,
взяв меня под руку.
– Папа, пожалуйста, старайся вести себя
по-человечески, – сказала она. – Бедный Карл! Вы испортили ему все
удовольствие.
– Знаю. Я ведь стараюсь, как только могу.
Старик догнал нас и, услышав мои слова,
покачал головой.
– Никогда еще я не чувствовал себя так
глупо, – сказал он. – Но успех Карла ошеломил меня, как удар под
ложечку. Разумеется, я от души рад за него.
– Я тоже. Мне даже хотелось, чтобы он
перещеголял меня. Право же! Вы сами знаете. Но почему он не мог подстрелить
отличного зверя с рогом на один, два, ну, пускай на три дюйма длиннее, чем у
моего? Почему он непременно должен был посрамить меня? Наш носорог теперь
просто смешон.
– Зато вы можете гордиться своим
выстрелом.
– К черту выстрел! Проклятая судьба!
Господи, до чего хорош этот его носорог!
– Послушайте, возьмем себя в руки и
докажем, что мы цивилизованные люди.
– Мы вели себя ужасно! – сказала
Мама.
– Верно, – согласился я. – А
между тем я все время старался быть любезным. Вы же знаете, что я от всей души
рад его успеху.
– Да, вы были любезны… оба, –
протянула Мама.
– А видели, что сделал М`Кола? –
спросил Старик.
М`Кола мрачно оглядел носорога, покачал
головой и ушел.
– Носорог и впрямь замечательный, –
сказала Мама. – И если мы будем держать себя как порядочные люди, Карл
мигом повеселеет.
Но было уже поздно. Карл так и не повеселел, и
от этого нам самим долгое время было совсем невесело. Носильщики наши вернулись
в лагерь, и мы видели, как они, да и все остальные африканцы, пошли туда, где в
тени деревьев лежала голова носорога. Все молчали. Только свежевальщик не
скрывал своего восторга, увидев у нас в лагере такую добычу.
