Уже смеркалось, когда я нашел Старика и Маму
на другом берегу этой речки, у самого озера. Вода везде была слишком глубока,
чтобы идти вброд, а дно мягкое, но в конце концов я обнаружил сильно размытый
след бегемота, который вел в реку. Здесь дно было плотное, но вода доходила мне
до шеи. По этому следу я перешел на другой берег. Когда я выбрался на сушу и
стал отряхиваться, стая чирков стремительно пролетела над моей головой, я
схватил ружье и выстрелил почти наугад в сумерках; то же самое сделал Старик, и
три птицы тяжело плюхнулись в высокую прибрежную траву. После тщательных
поисков мы нашли всех трех. С разгона они пролетели гораздо дальше, чем можно
было ожидать, а так как тем временем почти стемнело, мы двинулись по серому
высохшему илу к нашей машине; я был весь мокрый, башмаки полны воды. Жена моя
радовалась, что мы добыли уток, – впервые со времени охоты в Серенгетти:
мы все помнили, какое вкусное у них мясо. Впереди уже виднелась машина,
казавшаяся издали очень маленькой, за ней полоса грязи, затем травянистая
саванна, а дальше лес.
На другой день мы вернулись в лагерь с охоты
на зебр, покрытые серой смесью пота и пыли после езды через равнину. Мама и
Старик оставались в лагере, им нечего было делать на охоте и незачем было
глотать пыль, а мы с Карлом целый день провели на солнцепеке, и теперь наше
раздражение вызвало одну из тех перепалок, которые обычно начинаются так:
– Чего же вы зевали?
– Они слишком далеко.
– Но раньше вы упустили момент.
– А я вам говорю – слишком далеко.
– Вы только спугнули их.
– Стреляли бы сами!
– С меня хватит. Нам нужно всего-навсего
двенадцать шкур. Ну, пошевеливайтесь.
Потом кто-нибудь нарочно стреляет раньше
времени, чтобы показать, что его зря торопили, встает из-за муравьиной кучи и,
сердито отвернувшись, подходит к товарищу, а тот самодовольно спрашивает:
– Ну, в чем же дело?
– Слишком далеко, я же вам
говорил. – В этих словах звучит безнадежное отчаяние.
Самодовольный снисходительно ответствует:
– А взгляните-ка на них.
Зебры, отбежав подальше, заметили
приближающийся грузовик, описали круг и теперь стоят боком совсем близко.
Незадачливый охотник молчит, слишком
взбешенный, чтобы стрелять. Потом бросает:
– Что ж, стреляйте вы!
Но самодовольный – на высоте принципиальности.
Он отказывается:
– Стреляйте сами.
– Нет уж, с меня хватит, – возражает
другой. Он понимает, что в таком раздражении нельзя стрелять, и подозревает во
всем какой-то подвох. Вечно его что-нибудь подводит! Приходится все делать черт
знает в каких условиях, указания дают неточные, не учитывая обстановки, и
стрелять приходится на глазах у людей или в спешке.
– У нас целых одиннадцать штук, –
говорит самодовольный, уже раскаиваясь. Теперь ему ясно, что не следовало
торопить товарища, надо было оставить его в покое – ведь, подгоняя, он только
раздражает его. Опять он вел себя по-свински, щеголяя своей принципиальностью!
– Мы в любое время можем убить еще одну
зебру. Едем в лагерь. Эй, Бо, подгони сюда машину!
– Нет уж, давайте продолжим. Стреляйте
вы.
– Нет, едем.
Подают грузовик, и во время езды по пыльной
равнине раздражение проходит, и снова просыпается неугомонное ощущение, что
время не ждет.
– О чем вы думаете? – спрашиваешь ты
у товарища. – О том, какой я сукин сын?
– Я думаю о сегодняшнем вечере, –
отвечает товарищ, сморщив в улыбке пыльную корку на лице.
– Я тоже.
Наконец наступает вечер, и снова трогаешься в
путь.
На этот раз надеваешь высокие брезентовые
сапоги, которые легко вытащить из грязи, перескакиваешь с кочки на кочку,
пробираясь через болото по протокам, барахтаясь в воде, а утки, как и прежде,
улетают на озеро, но ты забираешь далеко вправо и тоже выходишь прямо на озеро;
убедившись, что дно плотное и твердое, по колена в воде подбираешься к большим
стаям, гремит выстрел, пригибаешься, М`Кола тоже; весь воздух наполняется
утками, сбиваешь двух, потом еще двух, потом одну высоко над головой, потом упускаешь
утку, пролетевшую низко, у самой воды, а стая, свистя крыльями, возвращается
так быстро, что не успеваешь заряжать и стрелять; затем, решив использовать
раненых уток как подсадных, стреляешь уже только на выбор, зная, что здесь
можно настрелять столько, сколько хватит сил унести, бьешь по утке, пролетающей
высоко, прямо над головой, – это настоящий coup de roi
[13], и крупная черная
птица плюхается в воду рядом с М`Кола, он хохочет, а тем временем четыре
подранка уплывают прочь, и надо добить их. Приходится бежать по колена в воде,
чтобы настичь последнюю утку; поскользнувшись, падаешь лицом вниз, и, довольный
тем, что наконец совершенно вымок, садишься прямо в грязь, которая холодит
тело, протираешь очки, выливаешь воду из ружейного ствола, прикидывая в уме,
удастся ли расстрелять все патроны, прежде чем картонные гильзы разбухнут, а
М`Кола все хихикает, его рассмешило это падение. Не выпуская из рук охотничью
куртку, наполненную битыми утками, он вдруг припадает к земле, и стая гусей
пролетает совсем низко, а ты тем временем пытаешься загнать в ствол мокрый
патрон. Наконец это удается, гремит выстрел, но гуси уже далеко, мы опоздали, и
вслед за выстрелом в воздух поднимается целая туча фламинго, окрашивая
багрянцем небо над озером. Потом птицы садятся. Но теперь после каждого
выстрела мы, обернувшись, видим мгновенный взлет этого феерического облака и
вслед за тем его неторопливое оседание.
– М`Кола! – зову я и указываю рукой
вперед.
– Ндио, – отвечает он, глядя на
птиц. – М`узури, – и подает мне новую коробку патронов.
