– Мы с ним пили горячий кирш в зимние
холода.
– А что было дальше?
– В конце концов на нас все ополчились.
– Единственный писатель, с которым я был
знаком, это Стюарт Эдвард Уайт, – сказал Старик. – Раньше зачитывался
его книжками. Замечательные книжки. А потом познакомился с ним. Не понравился.
– Вы делаете успехи, – сказал
я. – Видите? Литературные анекдоты вещь нехитрая.
– А почему он вам не понравился? –
спросила Мама.
– Зачем рассусоливать? Разве анекдот не
получился? Ваш муж тоже так рассказывает.
– Все-таки расскажите.
– Уж очень он строил из себя эдакого
бывалого. Глаза, привыкшие к необозримым пространствам, и прочее тому подобное.
Львов будто бы перебил до черта. Нечего этим хвалиться. Гонялся за ними, это
еще так-сяк. Стольких нипочем не убьешь. Они сами кого хочешь убьют. Пишет
шикарные статьи в «Сатердей ивнинг пост» про этого – как его? Энди Бернетта.
Здорово пишет! А сам мне ужасно не понравился. Видел его в Найроби – так и
вперял глаза в необозримые пространства. Когда в городе, так одевался во что
похуже. Там говорили, будто стрелок он отличный.
– Да вы сами, оказывается, тоже из
литературной братии, – сказал я. – Ишь каким анекдотом блеснули!
– Он прелесть, – сказала
Мама. – А мы будем когда-нибудь есть?
– Господи, я думал, мы уже поели, –
сказал Старик. – Эти анекдоты только начни. Конца им не будет.
После обеда мы немного посидели у костра, а
потом пошли спать. Одна мысль, видимо, не покидала Старика, и прежде чем я
залез в палатку, он сказал:
– Вы уж столько ждали, не торопитесь
завтра стрелять. Реакция у вас быстрая, так что спешить вам некуда. Запомните –
торопиться не надо.
– Хорошо.
– Я велю пораньше вас разбудить.
– Хорошо. Признаться, ко сну здорово
клонит.
– Спокойной ночи, – крикнула из
палатки Мама.
– Спокойной ночи, – сказал Старик.
Он зашагал к своей палатке с комической чопорностью, осторожно неся себя в
темноте, точно откупоренную бутылку.
Глава 11
Утром Моло разбудил меня, потянув за одеяло. Я
долго одевался, потом вышел из палатки, промыл слипавшиеся глаза и только после
этого проснулся окончательно. Еще не рассвело, а у костра уже маячила темная
спина Старика. Я подошел к нему, держа в руке обычную утреннюю чашку горячего
чая с молоком, в ожидании, пока чай немного остынет.
– Доброе утро!
– Доброе утро, – откликнулся он
хриплым шепотом.
– Хорошо спали?
– Прекрасно. Как самочувствие?
– Ничего, только все еще спать хочется.
Я пил чай и выплевывал чаинки прямо в огонь.
– Вы бы погадали на них, – сказал
Старик.
– Ни к чему это.
Мы позавтракали при свете фонаря холодными
скользкими абрикосами, подогретым рубленым мясом с острым томатным соусом,
яичницей из двух яиц и живительным кофе. После третьей чашки Старик, задумчиво
глядя перед собой и покуривая трубку, сказал:
– Помните: хладнокровие – это все.
– Разве вы за меня беспокоитесь?
– Самую малость.
– Полноте. А я так совершенно спокоен.
Честное слово.
– Вот и хорошо. Поезжайте.
– Сперва надо сходить кой-куда.
Стоя около нашей походной уборной, я глядел,
как и каждое утро, на лучистую звездную россыпь, которую романтики-астрономы
назвали Южным Крестом. Каждое утро в это самое время я созерцал Южный Крест –
это стало для меня своего рода ритуалом.
Старик был уже возле машины. М`Кола протянул
мне ружье, и я влез на переднее сиденье. Трагик и его следопыт сели сзади.
М`Кола примостился рядом с ними.
– Ну, счастливой охоты! – сказал
Старик.
От палаток кто-то шел к нам. Это была моя жена
в голубом халате.
– В добрый час, – сказала и
она. – От всей души желаю удачи.
Я помахал рукой, и машина с зажженными фарами
выехала на дорогу.
Милях в трех от солонца мы оставили машину и
осторожно подкрались к нему, но он был пуст. Все утро мы караулили напрасно.
Сидели в шалаше скорчившись, каждый наблюдал сквозь ветви за своим участком, и
я все ждал, что вот-вот появится сказочный самец куду, величественный и
прекрасный, выйдет из-за кустов на черную пыльную поляну, к солонцу, изрытому,
истоптанному сотнями копыт. Сюда сбегалось множество лесных тропинок, и по
любой из них каждую секунду мог бесшумно подойти куду. Но он не показывался.
Когда взошло солнце и мы согрелись после холодного и туманного утра, я сполз
пониже в яму и привалился спиной к стенке, – в таком положении я мог
по-прежнему глядеть в щель между сучьями. Спрингфилд я положил на колени и тут
вдруг заметил на стволе ржавчину. Я тихонько подтянул ружье к себе и осмотрел
его. Да, ствол был покрыт свежей ржавчиной. «Мошенник М`Кола и не подумал вчера
вычистить ружье после дождя». С этой мыслью я, разозлившись, вынул затвор.
М`Кола исподлобья следил за мной. Двое других следопытов продолжали смотреть в
щели. Я одной рукой поднял ружье так, чтобы М`Кола мог заглянуть в ствол, потом
снова вставил затвор, осторожно протолкнул его вперед, прижимая спуск
указательным пальцем, и взвел курок.
М`Кола видел ржавый ствол. Выражение его лица
не изменилось, и я промолчал, хотя был глубоко возмущен; таким образом,
обвинительный акт, предъявление вещественных доказательств, и осуждение – все
последовало без единого слова. Долго сидели мы, он – опустив голову, так что
видна была лишь лысая макушка, я – откинувшись назад и глядя в щель. Теперь мы
уже не были товарищами и добрыми друзьями. А солонец по-прежнему пустовал.
В десять часов восточный ветер изменил
направление, и мы поняли, что дольше ждать бесполезно. Ветер разнес во все
стороны наш запах, который, без сомнения, распугал животных, как распугал бы их
мощный прожектор в ночном мраке. Мы вылезли из укрытия и пошли на солонец
искать следов. Земля, мокрая после дождя, все же не была размыта, и мы увидели
несколько мелких следов куду, оставленных, по-видимому, еще вечером, и один
узкий, сердцевидный след крупного самца, очень отчетливый и глубокий.
