– Конечно, черт дери, – ответил я.
При мысли о пиве мне вспомнилась та весна, когда мы дошли по горной тропе до
Бэн-де-Альес, и как мы состязались, кто больше выпьет пива, и как теленок, который
был призом, никому из нас не достался, а домой мы возвращались ночью, в обход
горы, и луга, поросшие нарциссами, заливал лунный свет, и мы были пьяны и
рассуждали о том, как описать эту лунную бледность и коричневое пиво, усевшись
за деревянные столы под зелеными побегами глицинии в Эгле, после того как
пересекли долину, где ловили рыбу, и конские каштаны стояли в цвету, и мы с
Чинком снова говорили о литературе и о том, можно ли сравнить их с восковыми
канделябрами. Черт возьми, вот это была литературная болтовня; в те времена,
сразу после войны, мы только и думали о литературе, а потом мы пили
превосходное пиво у Липпа в полночь после споров в «Маскар-Леду» возле цирка, и
в «Рути-Леду», и после всякой большой словесной драки, охрипшие и все еще слишком
взволнованные, чтобы лечь спать; но больше всего пива тогда, сразу после войны,
мы выпили с Чинком в горах. Флаги для стрелков, скалы для альпинистов, а для
английских поэтов – пиво, причем для меня самое крепкое. Помню, как Чинк
цитировал Роберта Грейвса. Мы исчерпали одни страны и отправились в другие, но
пиво везде оставалось настоящим чудом. И Дед тоже знал это. Я понял это по его
глазам еще в первый раз, когда он следил, как я пью.
– Пива, – сказал М`Кола. Он открыл
бутылку, а я глядел на эти места, похожие на заповедник, и чувствовал жар
нагретого мотора у себя под ногами, и вандеробо-масай, как всегда, пыжился у
меня за спиной, а Камау вглядывался в следы колес на зеленом дерне, и я высунул
ноги в сапогах наружу, чтобы они немного остыли, выпил пиво и пожалел, что со
мной нет старины Чинка, капитана Эрика Эдварда Дормана Смита, кавалера Военного
креста из пятого стрелкового полка его величества. Будь он здесь, мы бы с ним
поговорили о том, как описать эти места, похожие на олений заповедник, и достаточно
ли просто назвать их оленьим заповедником. Старик и Чинк очень похожи. Старик
старше и терпимей для своих лет, а компания у нас почти такая же. У Старика я
учусь, с Чинком же мы вместе открыли для себя немалую часть мира, а потом
дороги наши разошлись.
Но каков этот проклятый черный самец. Надо
было мне его уложить, он же бежал, когда я выстрелил. Тут впору было попасть
хоть куда-нибудь, ведь вьцелить его как следует я не мог. Ну ладно, черт тебя
побери, а как же тогда самка, в которую ты промазал дважды, стреляя лежа, хотя
она стояла к тебе боком? Она тоже бежала? Нет. Если б я накануне выспался, то
не промахнулся бы. А если б протер замасленный ствол ружья, первый выстрел не
пришелся бы слишком высоко. Тогда я не взял бы ниже во второй раз и пуля не пролетела
бы у нее под брюхом. Нет, сукин ты сын, если ты чего-то стоишь, стало быть, сам
во всем виноват. Я воображал, что великолепно стреляю из дробовика, хотя это
совсем не так, выбросил на ветер кучу денег, чтобы поддержать в себе это
мнение, и все же, оценивая себя холодно и беспристрастно, я знал, что умею
стрелять из винтовки крупную дичь не хуже всякого другого. Провалиться мне,
если это не так. И что же? Я прострелил брюхо черному самцу и упустил его.
Такой ли уж я хороший стрелок, каким себя считаю? Конечно. Тогда почему я
промазал по той самке? А, черт, со всяким может случиться. Но тут не было
никаких причин. Да кто ты такой, дьявол тебя возьми? Голос моей совести?
Слушай, у меня совесть чиста. Провалиться мне, я знаю, чего стою, и знаю, на
что я способен. Если б мне не пришлось тащиться в такую даль, у меня был бы
самец черной антилопы. Я же знаю, что Римлянин настоящий охотник. И там было
еще одно стадо. Почему я пробыл там всего один вечер? Разве так охотятся? Нет,
к дьяволу. Вот когда-нибудь я разживусь деньгами, и мы вернемся сюда, доедем на
грузовиках до деревни Деда, наймем носильщиков, так что не надо будет
беспокоиться об этой вонючей машине, потом носильщиков отошлем назад, станем
лагерем в лесу у ручья выше деревни Римлянина и будем жить и охотиться в этих
местах не спеша, каждый день ходить на охоту, а иногда я буду устраивать
передышку и писать неделю, или полдня, или через день и изучу то место, как
изучил места вокруг озера, куда нас привели. Я увижу, как живут и пасутся
буйволы, а когда слоны пойдут через холмы, мы станем смотреть, как они ломают
ветки, и мне не нужно будет стрелять, я буду просто лежать на палых листьях и
глядеть, как щиплют траву куду, и не выстрелю, разве только если увижу рога
лучше тех, что мы сейчас везем, и вместо того, чтобы целый день выслеживать
черную антилопу с простреленным брюхом, стану себе лежать за камнем и смотреть,
как они пасутся на склоне холма, и у меня будет довольно времени, чтобы
навсегда запечатлеть их в своей памяти. Конечно, Гаррик может привезти туда
своего Бвану Симба, и они распугают все зверье. Но если они это сделают, я уйду
дальше, вон за те холмы, там есть другие места, где можно жить и охотиться,
если только есть время жить и охотиться. Они проберутся всюду, где пройдет
машина. Но там везде должны быть долины вроде этой, о которых никто не знает, и
машины проходят по дороге мимо. Все охотятся на тех же местах.
– Пива? – спросил М`Кола.
– Да, – сказал я.
Конечно, здесь не прокормишься. Все так
говорят. Налетает саранча и пожирает посевы, и муссон не приходит вовремя, и
дождей нет как нет, и все засыхает и выгорает. А тут еще клещи и мухи, от
которых гибнет скот, и москиты приносят малярию и лихорадку. Скот падает, и за
кофе не взять настоящей цены. Нужно быть индийцем, чтобы ухитряться выжимать
прибыль из сизаля, и на побережье каждая плантация кокосовых пальм означает,
что кто-то разорился, надеясь заработать на копре. Белый охотник работает три
месяца в году и пьянствует круглый год, а правительство разоряет страну к
выгоде туземцев и индийцев. Вот что здесь рассказывают. Все это так. Но я не
стремился ничего заработать. Я хотел только жить здесь и охотиться без спешки.
Я уже переболел одной болезнью и узнал, что значит промывать трехдюймовый
кусочек моих длиннющих кишок мыльной водой трижды в день, а потом вправлять их
на место. Есть средства, которые излечивают от этой напасти, и вполне стоит
потерпеть ради всего того, что я видел и где побывал. К тому же я подхватил эту
болезнь на грязном пароходишке, когда плыл сюда из Марселя. А моя жена не
болела ни разу. И Карл тоже. Я любил Африку и чувствовал себя здесь как дома, а
если человеку хорошо в какой-нибудь стране за пределами родины, туда ему и
нужно ехать. Во времена моего деда штат Мичиган был очагом малярии. Ее называли
лихорадкой и трясучкой. А на острове Тортугас, где я провел не один месяц,
вспышка желтой лихорадки однажды скосила тысячу человек. Новые континенты и
острова пытаются отпугнуть вас болезнями, как змея – шипением. Ведь змеи тоже
бывают ядовитые.
Их убивают. Да ведь то, что приключилось со
мной месяц назад, убило бы меня в прежние времена, когда еще не научились
бороться с этим. Может, убило бы, а может, я бы и поправился. И все же гораздо
лучше жить в хорошей стране, охраняя себя от болезней самыми простыми
профилактическими мерами, чем притворяться, что страна, дело которой кончено,
все еще хороша.
