– Мы губим их всеми способами. Во-первых,
губим экономически. Они начинают сколачивать деньгу. Сколотить деньгу писатель
может только волею случая, хотя в конечном результате хорошие книги всегда
приносят доход. Разбогатев, наши писатели начинают жить на широкую ногу – и
тут-то они и попадаются. Теперь уж им приходится писать, чтобы поддерживать
свой образ жизни, содержать своих жен, и прочая, и прочая, – а в
результате получается макулатура. Это делается отнюдь не намеренно, а потому,
что они спешат. Потому, что они пишут, когда им нечего сказать, когда вода в
колодце иссякла. Потому, что в них заговорило честолюбие. Раз изменив себе, они
стараются оправдать эту измену, и мы получаем очередную порцию макулатуры. А
бывает и так: писатели начинают читать критику. Если верить критикам, когда те
поют тебе хвалы, приходится верить и в дальнейшем, когда тебя начинают поносить,
и вот ты теряешь веру в себя. Сейчас у нас есть два хороших писателя, которые
не могут писать, потому что они начитались критических статей и изверились в
себе. Не брось они работать, у них иногда получались бы хорошие вещи, иногда не
очень хорошие, а иногда и просто плохие, но то, что хорошо, – осталось бы.
А они начитались критических статей и думают, что им надо создавать только
шедевры. Такие же шедевры, какие, по словам критиков, выходили раньше из-под их
пера. Конечно, это были далеко не шедевры. Просто очень неплохие книги. А
теперь эти люди совсем не могут писать. Критики обрекли их на бесплодие.
– А кто это такие?
– Имена вам ничего не скажут, но, может
быть, за это время они написали что-нибудь новое, опять испугались и опять
страдают бесплодием.
– Что же все-таки происходит с
американскими писателями? Выражайтесь точнее.
– Видите ли, о прошлом я ничего не могу
рассказать, в те времена меня на свете не было, но в наши дни с писателями
бывает всякое. В определенном возрасте писатели-мужчины превращаются в
суетливых бабушек. Писательницы становятся Жаннами д`Арк, не отличаясь, однако,
ее боевым духом. И те и другие мнят себя духовными вождями. Ведут ли они
кого-нибудь за собой или нет – это не важно. Если последователей не находится,
их выдумывают. Тем, кто зачислен в последователи, никакие протесты не помогут.
Их обвинят в предательстве. А, черт! Чего только не случается у нас с
писателями! Но это еще не все. Есть и такие, кто пытается спасти душу своими
писаниями. Это весьма простой выход. Других губят первые деньги, первая
похвала, первые нападки, первая мысль о том, что они не могут больше писать,
первая мысль, что ничего другого они делать не умеют, или же, поддавшись
панике, они вступают в организации, которые будут думать за них. А бывает, что
писатель и сам не знает, что ему нужно. Генри Джеймсу нужно было разбогатеть.
Ну и, конечно, богатства он не увидел.
– А вы?
– У меня много других интересов. Жизнью
своей я очень доволен, но писать мне необходимо, потому что, если я не напишу
какого-то количества слов, вся остальная жизнь теряет для меня свою прелесть.
– А что вам нужно?
– Мне нужно писать – и как можно лучше, и
учиться в процессе работы. И еще я живу жизнью, которая дает мне радость. Жизнь
у меня просто замечательная.
– Охота на куду?
– Да, охота на куду и многое другое.
– А что – другое?
– Много чего – разное.
– И вы знаете, что вам нужно?
– Да.
– Значит, вам действительно доставляет
удовольствие делать то, что вы делаете сейчас, – такая чепуха, как охота
на куду?
– Не меньше, чем посещение Прадо.
– По-вашему, одно стоит другого?
– И то и другое мне необходимо. Не говоря
обо всем прочем.
– Ну конечно, иначе и быть не может. Но
неужели это действительно что-то дает вам?
– Дает.
– И вы знаете, что вам нужно?
– Безусловно. И то, что мне нужно, я
получаю.
– Но это стоит денег.
– Деньги я всегда заработаю, и кроме
того, мне здорово везет.
– Значит, вы счастливы?
– Да, пока не думаю о других людях.
– Значит, о других вы все-таки думаете?
– Да, конечно.
– Но ничего для них не делаете?
– Ничего не делаю.
– Совсем ничего?
– Ну, может, так, самую малость.
– А как вы считаете – ваша писательская
работа стоит того, чтобы ею заниматься, может она служить самоцелью?
– Да, конечно.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно.
– Такая уверенность, должно быть, очень
приятна.
– Да, очень приятна, – сказал
я. – Это единственное, что приятно в писательской работе без всяких
оговорок.
– Беседа принимает весьма серьезный
оборот, – сказала моя жена.
– Это очень серьезная тема.
– Вот видите, есть же такие вещи, к
которым он относится серьезно, – сказал Кандиский. – Я ведь знал, что
для него существуют и другие серьезные проблемы, помимо куду.
– Почему сейчас все стараются обойти этот
вопрос, отрицают его важность, доказывают, что здесь ничего не добьешься?
Только потому, что это очень трудно. Для того чтобы это стало осуществимо,
требуется наличие слишком многих факторов.
– О чем это вы?
– О том, как можно писать. О том уровне
прозы, который достижим, если относиться к делу серьезно и если тебе повезет.
Ведь есть четвертое и пятое измерения, которые можно освоить.
– Вы так думаете?
– Я это знаю.
– А если писатель достигнет этого, тогда
что?
– Тогда все остальное уже не важно. Это
самое значительное из всего, что писатель способен сделать. Возможно, он
потерпит неудачу. Но какой-то шанс на успех у него есть.
– По-моему, то, о чем вы говорите,
называется поэзией.
– Нет. Это гораздо труднее, чем поэзия.
Это проза, еще никем и никогда не написанная. Но написать ее можно, и без
всяких фокусов, без шарлатанства. Без всего того, что портится от времени.
– Почему же она до сих пор не написана?
