Пригнувшись, то вскидывая, то опуская локти и
согнув колени, он, подпевая, засеменил вокруг стола. Получилось в самом деле
очень мило.
– Это лишь один танец из тысячи. Ну а
теперь я пойду. Вам надо поспать.
– Это не к спеху. Посидите.
– Нет. Ложитесь спать. Я тоже прилягу.
Масло я возьму, чтобы оно не растаяло от жары.
– Увидимся за ужином, – сказал
Старик.
– А теперь спите. До свидания.
Когда он ушел, Старик сказал:
– Я не верю тому, что он наболтал тут про
ага-хана.
– Однако это похоже на правду.
– Конечно, он обижен. Ничего нет
удивительного. Фон Леттов был дьявол, а не человек.
– Он очень умен, этот австриец, –
сказала моя жена, – и так хорошо говорит о туземцах. А вот об американских
женщинах он очень плохого мнения.
– Я тоже, – отозвался Старик. –
В общем, этот парень молодчина… А вам, пожалуй, и в самом деле не мешает
вздремнуть. Ведь выезжать придется около половины четвертого.
– Да. Велите разбудить меня.
Моло поднял заднюю полу палатки, подпер ее
палками, чтобы было больше воздуха, и я улегся с книгой. Свежий ветерок
врывался внутрь, под нагретую парусину.
Когда я проснулся, пора было ехать. По небу
плыли темные тучи, и было очень жарко. Проводники упаковали в ящик из-под виски
жестянки с консервированными фруктами, пятифунтовый кусок жареного мяса, хлеб,
чай, небольшой чайник, несколько банок сгущенного молока и четыре бутылки пива.
Кроме того, они прихватили брезентовый мешок с водой и подстилку, которая
должна была заменить нам тент. М`Кола положил в машину двустволку.
– Не спешите возвращаться, – сказал
Старик. – Мы будем терпеливо ждать.
– Хорошо.
– Наш грузовик доставит этого славного
малого в Хандени. А своих людей он отправит вперед пешком.
– Вы уверены, что машина не подведет?
Надеюсь, вы делаете это не только потому, что Кандиский – мой знакомый?
– Надо же помочь ему выбраться. Грузовик
вернется к вечеру.
– А Мемсаиб все еще спит, – сказал
я. – Может быть, она захочет прогуляться и пострелять цесарок?
– Я здесь, – отозвалась моя
жена. – Не беспокойся о нас. Ох, как мне хочется, чтобы охота сегодня была
удачна!
– До послезавтра не высылайте людей на
дорогу искать нас, – сказал я. – Если найдем подходящее место, мы
задержимся.
– Ну, счастливого пути!
– Счастливо оставаться, дорогая. До
свидания, мистер Джексон.
Глава 2
Мы покинули свой тенистый лагерь и по дороге,
которая змеилась, точно песчаная река, двинулись вслед за вечерним солнцем на
запад мимо густой чащи кустарника, подступавшей к самой обочине, мимо невысоких
бугров, то и дело обгоняя группы людей, шедших на запад. Одни совершенно голые,
если не считать тряпки, стянутой узлом на плече, несли луки и колчаны со
стрелами. Другие были вооружены копьями. Те, кто побогаче, прикрывались от
солнца зонтиками, а белая ткань, служившая им одеждой, ниспадала широкими
складками; женщины брели следом, нагруженные горшками и сковородками. Впереди
словно плыли в воздухе тюки и связки шкур на головах туземцев. Все эти люди
бежали от голода.
Я выставил ноги из кабины, подальше от
нагретого мотора, надвинул на лоб шляпу, заслонив глаза от яркого солнца, и
глядел из-под ее полей на дорогу, на путников, внимательно следил за просветами
в кустарнике, чтобы не прозевать какого-нибудь зверя, а машина тем временем шла
все дальше на запад.
В одном месте кустарник был выломан, и мы
увидели на полянке трех небольших самок куду. Серые, брюхастые, с маленькими
головами на высоких шеях и длинными ушами, они стремглав кинулись прочь и
скрылись в чаще. Мы вылезли из машины и осмотрели все вокруг, но следов самца
найти не удалось.
Чуть подальше стая быстроногих цесарок
пересекла дорогу, они бежали, как рысаки, высоко вскинув неподвижные головы.
Когда я выскочил из машины и кинулся за ними, они взмыли в воздух, плотно
прижав ноги к грузным телам, хлопая короткими крыльями, и с громкими криками
полетели к лесу. Я выстрелил дуплетом, и две птицы тяжело плюхнулись на землю.
Они еще отчаянно трепыхались, но тут подоспел Абдулла и, по мусульманскому
обычаю, отрезал им головы, чтобы мясо можно было есть правоверным. Он положил
цесарок в машину, где сидел М`Кола, смеясь благодушным старческим смехом надо
мной и над глупостью всех, кто стреляет птиц; так он смеялся всякий раз при
моих постыдных промахах, которые очень его потешали. Хотя сегодня я не
промахнулся, он все же и тут нашел повод для шуток и веселья, как и тогда,
когда мы убивали гиену. М`Кола смеялся всякий раз, видя, как падает убитая
птица, а уж если я промазывал, он просто надрывался от смеха и отчаянно тряс
головой.
– Спросите у него, какого черта он
гогочет? – сказал я однажды Старику. – Что ему смешно?
– Бвана, – ответил М`Кола и затряс
головой. – И птички.
– Это вы кажетесь ему смешным, –
объяснил Старик.
– Ну, ладно, пусть я смешон. Однако он
меня порядком злит.
– Вы кажетесь ему очень смешным, –
повторил Старик. – А вот мы с Мемсаиб никогда не стали бы над вами
смеяться.
– Стреляйте теперь сами.
– Ну нет, ведь ты признанный истребитель
птиц. Ты же сам себя признал, – сказала Мемсаиб.
Так моя охота на птиц стала у нас поводом для
шуток. Если выстрел был меткий, М`Кола насмехался над птицами, тряс головой,
хохотал и руками показывал, как птица перевернулась в воздухе. Но стоило мне
промахнуться, как мишенью его насмешек становился уже я. М`Кола ничего не
говорил, только смотрел на меня и корчился от смеха.
Лишь гиены казались ему забавнее.
Очень смешила его гиена, когда она среди бела
дня бежала по равнине вприпрыжку, бесстыдно волоча набитое брюхо, а если ей
всаживали пулю в зад, делала отчаянный скачок и летела вверх тормашками. М`Кола
хохотал, когда гиена останавливалась вдалеке, около соленого озера, чтобы
оглянуться назад, и, раненная в грудь, валилась на спину, вверх набитым брюхом
и всеми четырьмя лапами. А сколько смеха вызывал этот отвратительный
остромордый зверь, когда выскакивал из высокой травы в десяти шагах от нас!
Гремел выстрел, и гиена начинала вертеться на месте и бить хвостом, пока не
испускала дух.
