М`Кола забавлялся, глядя, как гиену убивали
почти в упор. Ему доставляли удовольствие веселое щелканье пули и тревожное
удивление, с которым гиена вдруг ощущала смерть внутри себя. Еще занятнее было,
когда в нее стреляли издали, и она, словно обезумев, начинала кружиться на
месте в знойном мареве, висевшем над равниной, кружиться с молниеносной
быстротой, означавшей, что маленькая, никелированная смерть проникла в нее. Но
самая бурная потеха для М`Кола – при этом он начинал махать руками, тряс
головой, хохотал и отворачивался, словно стыдясь за подстреленного
зверя, – истинный разгар веселья начинался после настоящего мастерского
выстрела, когда гиена, раненная на бегу в заднюю часть туловища, начинала
бешено кружиться, кусая и терзая собственное тело до тех пор, пока у нее не
вываливались внутренности, а тогда она останавливалась и жадно пожирала их.
– Физи, – говорил в таких случаях
М`Кола и тряс головой, насмешливо сокрушаясь по поводу того, что на свете
существуют такие мерзкие твари. Физи, гиена, двуполая самоубийца,
пожирательница трупов, гроза маток с телятами, хищница, перегрызающая поджилки,
всегда готовая вцепиться в лицо спящему человеку, с тоскливым воем неотступно
следует за путниками, вонючая, противная, с отвислым брюхом и крепкими
челюстями, легко перекусывает кости, которые не по зубам и льву, рыщет по бурой
равнине, то и дело оборачивая назад свою наглую морду, противную, как у
дворняжки. Подстреленная из маленького манлихера, она начинает крутиться на
месте – жуткое зрелище! «Физи, – смеялся М`Кола, стыдясь за гиену, и тряс
своей черной лысой головой. – Физи. Сама себя жрет. Физи».
Гиена вызывала у него злорадные, а птицы –
безобидные шутки. Мое виски тоже давало повод для шуток. В этом М`Кола был
неистощим. О некоторых его выходках я расскажу позднее. Магометанство и все
прочие религии также были предметом веселых насмешек. Чаро, мой второй
ружьеносец, был серьезный и очень набожный человечек. Весь рамадан он не
позволял себе до заката даже собственную слюну глотать и, когда солнце начинало
клониться к горизонту, напряженно глядел на запад. Он носил при себе бутылку с
чаем, то и дело трогал ее пальцами и поглядывал на солнце, а М`Кола исподтишка
наблюдал за ним, притворяясь, будто смотрит в сторону. Тут уж смех приходилось
сдерживать: то было нечто такое, над чем нельзя смеяться открыто, и М`Кола в
сознании своего превосходства только удивлялся человеческой глупости.
Магометанство здесь в моде, и те наши проводники, которые принадлежали к высшим
сословиям, все были магометанами. Это считалось признаком знатности, давало
веру в могущественного бога и ставило человека выше других, а ради этого стоило
раз в год поголодать немного и мириться с некоторыми запретами в отношении еды.
Я это понимал, а М`Кола не понимал и не одобрял. Он наблюдал за Чаро с тем
безразличным выражением, которое появлялось на его лице всякий раз, когда дело
касалось вещей, ему чуждых. Чаро умирал от жажды, но, преисполненный
благочестия, терпеливо ждал, а солнце заходило ужасно медленно. Как-то я
взглянул на красный шар, висевший над деревьями, подтолкнул Чаро локтем, и он
улыбнулся в ответ. М`Кола торжественно протянул мне флягу с водой. Я
отрицательно покачал головой, а Чаро снова улыбнулся. М`Кола сохранял
безразличие. Наконец солнце село, и Чаро с жадностью припал к бутылке, его
кадык заходил вверх и вниз. М`Кола поглядел на него и отвернулся.
Раньше, до того как мы подружились, М`Кола
совершенно не доверял мне. Что бы ни произошло, он замыкался в своем
безразличии. В то время Чаро нравился мне куда больше. Мы понимали друг друга,
когда речь шла о религии; Чаро восхищался моей меткой стрельбой, всегда жал мне
руку и улыбался, когда мне удавалось подстрелить какую-нибудь редкую дичь. Это
тешило мое самолюбие и было очень приятно. М`Кола же считал мои первые успехи
случайными. Мы еще не добыли тогда ничего стоящего, и М`Кола, собственно
говоря, не был моим ружьеносцем. Он был ружьеносцем мистера Джексона Филипса, а
со мной охотился временно. Я его совершенно не интересовал. Он относился ко мне
с полнейшим равнодушием, а к Карлу – с вежливым презрением. По-настоящему он
любил только «Маму», мою жену.
В тот вечер, когда был убит первый лев, мы
возвращались в полной темноте. Охота получилась не очень удачная, так как
произошла путаница. Мы условились заранее, что первый выстрел сделает Мама. Но поскольку
все мы охотились на льва впервые, а время было позднее, слишком позднее для
такой охоты, то после первого попадания каждый имел право стрелять сколько
угодно. Это было разумно: солнце уже садилось, и если бы раненый лев ушел в
чащу, дело не обошлось бы без хлопот. Помню, каким желтым, большеголовым и
огромным показался мне лев рядом с низкорослым деревцем, похожим на садовый
куст, и когда Мама, вскинув винтовку, опустилась на одно колено, я с трудом
удержался, чтобы не посоветовать ей сесть и прицелиться получше. Затем грянул
короткий выстрел из манлихера, и зверь побежал влево легко и неслышно, как
огромная кошка. Я выстрелил из спрингфилда, зверь упал, завертелся, я снова
выстрелил – слишком поспешно – и пуля подняла около него облачко пыли. Теперь
лев лежал, распростершись на брюхе; солнце едва успело коснуться макушек
деревьев и вокруг зеленела трава, когда мы приблизились, точно карательный
отряд, с винтовками наготове, не зная, убит лев или только оглушен. Подойдя
совсем близко, М`Кола швырнул в него камнем. Камень угодил льву в бок, и по
тому, как он ударился о неподвижную тушу, можно было заключить, что хищник
мертв. Я был уверен, что Мама не промахнулась, но обнаружил только одно пулевое
отверстие в задней части туловища, под самым позвоночником; пуля прошла почти
навылет и застряла в груди. Кусочек свинца нетрудно было нащупать под шкурой, и
М`Кола, сделав надрез, извлек его. Это была четырнадцатиграммовая пуля от моего
спрингфилда, она-то и поразила зверя, пробив легкие и сердце.
Я был так удивлен тем, что лев просто-напросто
свалился мертвым от выстрела, тогда как мы ожидали нападения, геройской борьбы
и трагической развязки, что чувствовал скорее разочарование, чем радость. Это
был наш первый лев, мы не имели никакого опыта и ожидали совсем иного. Чаро и
М`Кола пожали руку Маме, а затем Чаро подошел и мне тоже пожал руку.
– Хороший выстрел, бвана, – сказал
он на суахили. – Пига м`узури.
– Вы не стреляли, Карл? – спросил я.
– Нет. Вы опередили меня.
– А вы, Старик?
– Тоже нет. Вы бы услышали. – Он
открыл затвор и вынул два патрона сорок пятого калибра.
– Я, конечно, промахнулась, –
сказала Мама.
– А я был уверен, что это ты застрелила
его. Да и сейчас так думаю, – возразил я.
– Мама попала в него, – сказал
М`Кола.
– А куда именно? – спросил Чаро.
– Попала, – твердил свое
М`Кола. – Попала.
– Нет, это вы уложили его, – сказал
мне Старик. – Ей-богу, он свалился, как кролик.
