Странно было снова ехать в Испанию. Я не надеялся, что меня
когда-нибудь пустят опять в эту страну, которую после родины я люблю больше
всех стран на свете, да я бы и сам не поехал, пока хоть один из моих испанских
друзей еще сидел в тюрьме. Но весной 1953 года, когда мы собрались в Африку, у
меня возникла мысль заехать в Испанию по дороге; я посоветовался на Кубе с
несколькими приятелями, сражавшимися в гражданскую войну в Испании на той и на
другой стороне, и было решено, что я с честью могу вернуться в Испанию, если,
не отрекаясь от того, что мною написано, буду помалкивать насчет политики. О
визе вопрос не вставал. Американским туристам теперь виза не требуется.
В 1953 году никто из моих друзей уже не находился в тюрьме,
и я строил планы, как я повезу Мэри, мою жену, на ферию в Памплону, а оттуда мы
поедем в Мадрид, чтобы побывать в музее Прадо, а потом, если нас к этому
времени не посадят, еще посмотрим в Валенсии бой быков, прежде чем отплыть к
берегам Африки. Я знал, что Мэри ничего не угрожает, так как она раньше в
Испании не бывала, а все ее знакомые принадлежат к избранному кругу. В случае
чего они сразу же поспешат к ней на выручку.
Не задерживаясь в Париже, мы быстро пересекли Францию и через
Шартр, долину Луары и Бордо доехали до Биаррица, где кое-кто из знакомых,
принадлежащих к избранному кругу, ожидал нас, чтобы вместе с нами пересечь
границу. Мы обстоятельно закусили и выпили и условились в определенный час
встретиться в отеле в Андайе и вместе ехать дальше. Один из наших знакомых
запасся письмом от герцога Мигеля Примо де Ривера, испанского посла в Лондоне,
которое своей волшебной силой якобы могло вызволить нас из любой беды. Узнав об
этом, я несколько приободрился.
Было мрачно и шел дождь, когда мы добрались до отеля в
Андайе, мрачно и пасмурно было и на другое утро, и низко нависшие тучи скрывали
от глаз испанские горы. Знакомые наши в назначенное время не явились. Я
подождал час, потом еще полчаса. Потом мы двинулись к границе.
Пограничный пост тоже выглядел довольно мрачно. Я предъявил
наши паспорта, и полицейский инспектор долго изучал мой паспорт, не глядя на
меня. Обычная испанская манера, но от этого не легче.
– Вы не родственник писателю Хемингуэю? – спросил
инспектор, по-прежнему не глядя на меня.
– Из той же семьи, – ответил я.
Он перелистал паспорт, потом всмотрелся в фотографию.
– Вы Хемингуэй?
Я подтянулся почти по-военному и сказал: «A sus
ordenes», – что по-испански значит и «слушаюсь!», и «к вашим услугам!».
Мне случалось слышать и видеть, как эти слова произносились при самых различных
обстоятельствах, и, надеюсь, я сумел произнести их и оттенить голосом как
нужно.
Во всяком случае, инспектор встал, протянул руку и сказал:
– Я читал все ваши книги, и они мне очень нравятся.
Сейчас я поставлю штамп на ваших документах и, если понадобится, помогу вам на
таможне.
Так я снова попал в Испанию, и мне даже не верилось, что это
правда, и при каждой новой проверке документов – а их еще в трех местах
проверяли, пока мы ехали вдоль реки Бидассоа, – я ждал, что вот сейчас нас
задержат или отправят обратно. Но каждый раз полицейский, внимательно и учтиво
просмотрев наши паспорта, махал рукой в знак того, что можно ехать. Нас было
четверо – чета американцев, жизнерадостный итальянец из Венеции и шофер, тоже
итальянец, из Удине, – и направлялись мы в Памплону на праздник святого
Фермина. Джанфранко, наш итальянский спутник, бывший роммелевский офицер, одно
время работал на Кубе и жил у нас в качестве близкого и любимого друга. Он нас
встретил с машиной в Гавре. Шофер Адамо мечтал со временем открыть похоронное
бюро. Впоследствии он осуществил эту мечту, так что, если вам доведется умереть
в Удине, вы станете его клиентом. Никто никогда не спрашивал его, на чьей
стороне он сражался в гражданскую войну в Испании. Для своего душевного
спокойствия я тешил себя надеждой, что и на той и на другой. Учитывая поистине
леонардовскую многогранность, обнаружившуюся в нем при более близком
знакомстве, можно считать это вполне вероятным. На одной стороне он мог драться
за свои убеждения, на другой – за свою родину или за город Удине, а если б
существовала еще третья сторона, нашлось бы, за что драться и на третьей: за
господа бога, или за фирму «Ланчия», или за торговлю похоронными
принадлежностями – ведь все это в равной мере было дорого его сердцу. И мы были
дороги его сердцу, а также вся женская половина рода человеческого. Если хоть
одна десятая часть его подвигов не являлась вымыслом, Казанова по сравнению с
Адамо не более как итальянский Генри Джеймс, а Дон-Жуан просто ничего не стоит.
Если вы, как я, любите путешествовать весело, путешествуйте с итальянцами.
Нельзя было подобрать лучших спутников, чем те двое, что вместе с нами сидели в
отличной, выносливой «ланчии», бодро поднимавшейся в гору по обсаженной
каштанами дороге, оставив внизу зеленую долину Бидассоа; а пока длился подъем,
туман вокруг постепенно редел, и я знал, что за Коль-де-Велате, когда мы выедем
на горное плато Наварры, нас ожидает ясное, безоблачное небо.
Эта книга задумана как рассказ о бое быков, но в то время я
относился к бою быков довольно равнодушно, мне просто хотелось, чтобы Мэри и
Джанфранко увидели это зрелище. Мэри ездила смотреть Манолето, когда он
последний раз выступал в Мексике. Погода в тот день была ветреная, быки никуда
не годились, но Мэри понравилось, и я понял, что, если такая убогая коррида
произвела на нее впечатление, значит, из нее выйдет настоящая любительница боя
быков. Говорят, кто может прожить без боя быков год, тот и всю жизнь без него
обойдется. Это не совсем верно, но доля истины тут есть, а я четырнадцать лет
не видел боя быков, если не считать корриды в Мексике. Правда, для меня эти
годы во многом были похожи на тюремное заключение, только не внутри тюрьмы, а
снаружи.
Я читал и слышал от верных людей о недостойных уловках,
которые вошли в практику при Манолето и потом укоренились. Чтобы уменьшить риск
для матадора, быку спиливают кончики рогов, а затем остругивают и обтачивают
для придания им естественного вида. Такие подпиленные рога чувствительны, как
пальцы, на которых ногти срезаны до живого мяса, и если хоть раз заставить быка
ткнуться ими в барьер, он испытает такую боль, что потом будет избегать любых
ударов рогами. То же самое случится, если он боднет плотный, негнущийся брезент
попоны, которая служит броней лошадям.
