– Пусть Джордж сделает ему укол, чтобы безболезненно
отправить его на тот свет, – предложил Билл Дэвис.
– А в самом деле, Джордж, – сказал Хотч. –
Подумайте, от скольких лет страданий вы его избавите.
– Напомните мне, где я живу, Хотч, – сказал
Джордж. – Я тогда схожу и принесу все, что нужно. Может быть, еще
кому-нибудь требуется укол?
– Не мешало бы заодно позаботиться об Антонио, –
сказал Хотч. – Не заживает его рана.
– Антонио сегодня выступает в Пуэрто-де-Санта-Мария, –
сказал Билл Дэвис.
– Черт побери, – сказал Джордж. – Надеюсь, он
не забыл про присыпку, которую я ему дал.
После того как кончилось наше гулянье в Памплоне, Антонио
дважды выступал во Франции, в Мон-де-Марсан, где имел большой успех, но быки,
вероятно, были с подпиленными рогами, и он никогда не заговаривал со мной об
этих боях. Из Франции он прилетел в Малагу, чтобы присутствовать при торжестве,
которым Мэри решила отметить мой общий с Кармен день рождения. Торжество
получилось пышное, и я, быть может, не осознал бы, что мне стукнуло шестьдесят,
если бы Мэри не устроила все так хорошо и торжественно. Но тут уж нельзя было
отмахнуться от этой мысли. Я предпочел бы не говорить о своем юбилее и сразу
перейти к ферии в Валенсии, где началась смертельная схватка между Антонио и
Луисом Мигелем. Но есть кое-что, о чем я непременно должен сказать.
Когда тяжелая рана, полученная Антонио в Аранхуэсе, зажила,
мы стали очень беспечны – в лучшем смысле этого слова. Мы говорили о смерти без
страха, и я высказал Антонио все, что думаю о ней, хотя это не имеет никакой
цены, поскольку никто из нас ничего о ней не знает. Я мог искренне презирать
смерть и даже иногда внушать это презрение другим, но мне-то она тогда не
грозила. Антонио же сталкивался с ней изо дня в день, нередко по два раза в
день и для встречи с ней приезжал издалека. Он ежедневно подвергал себя
смертельной опасности, и стиль его работы был таков, что он сознательно
продлевал угрозу смерти до немыслимых для нормального человека пределов. Чтобы
выдержать это, ему нужны были железные нервы и абсолютное спокойствие. Он
работал честно, без фальши, и исход боя для него полностью зависел от его
умения распознавать опасность и предотвращать ее, подчиняя себе быка одним
движением кисти руки, которою управляли его мышцы, его нервы, его реакция,
зоркость, знание, чутье и мужество.
Если бы не точность и быстрота его реакции, он не мог бы так
работать. Если бы мужество покинуло его хоть на малейшую долю секунды, он
потерял бы власть над быком и бык забодал бы его. Кроме того, по прихоти ветра
он мог в любую минуту остаться перед быком беззащитным, а это означало почти
верную смерть.
Все это он знал, знал досконально и без самообмана, и наша
задача заключалась в том, чтобы сократить до минимума время ожидания, оставляя
его наедине со своими мыслями ровно на столько, сколько необходимо для
психологической подготовки перед самым боем. Это и было наше участие в
ежедневном свидании Антонио со смертью. Любой человек может иной раз без страха
встретиться со смертью, но умышленно приближать ее к себе, показывая
классические приемы, и повторять это снова и снова, а потом самому наносить
смертельный удар животному, которое весит полтонны и которое к тому же
любишь, – это посложнее, чем просто встретиться со смертью. Это значит –
быть на арене художником, сознающим необходимость ежедневно превращать смерть в
высокое искусство. По меньшей мере дважды в день Антонио должен был убивать
быстро и милосердно, вместе с тем предоставляя и быку все шансы нанести
смертельный удар, когда Антонио, подняв шпагу, нагибался над его рогами.
Все участники корриды помогают друг другу во время боя.
Вопреки соперничеству, зависти и вражде – нет на свете более тесного братства.
Только матадоры знают, какая им грозит опасность, как жестоко может искалечить
их физически и нравственно неудача на арене. Те, у кого нет истинного
призвания, и во сне не забывают о быках. Но перед самым выходом на арену
матадору никто помочь не может; поэтому мы только старались сократить время
острой тревоги. «Тревога» – не совсем подходящее слово, я предпочел бы назвать
это волнением, сдержанным, мучительным волнением.
Антонио всегда молился перед боем, после того как поклонники
и болельщики уходили из его комнаты и он оставался один. Если еще было время,
почти все мы по дороге в цирк заходили в часовню помолиться. Антонио знал, что
я молюсь не о себе, а о нем. Мне не предстоял бой, а кроме того, я вообще
никогда не молюсь о себе после гражданской войны в Испании, где столько
страшного на моих глазах случилось с другими, что молиться о себе кажется мне
теперь недопустимым эгоизмом.
Итак, мы всячески старались оставлять только минимальный
срок для размышлений перед выходом на арену, а время между боями проводить как
можно беспечнее. Уже и фиеста в Памплоне достаточно располагала к беспечности и
бездумью, а наш праздник на вилле «Консула» тем более. Для нашего развлечения
Мэри взяла напрокат ярмарочный тир и установила его в саду. Как-то в 1956 году
Антонио видел, как я из охотничьего ружья, на порывистом ветру, отстреливал
горящий кончик сигареты, которую держал в руке наш шофер, итальянец Марио, и
отнесся к этому неодобрительно. Но на этот раз, в день моего рождения, Антонио
держал сигарету во рту, когда я отстреливал столбик пепла. Я проделал этот опыт
семь раз, стреляя из крохотных ружей тира, и с каждым разом Антонио затягивался
сильней, чтобы окурок стал как можно короче.
Наконец он сказал:
– Пожалуй, хватит, Эрнесто. Еще один выстрел, и я
останусь без губ.
Магараджа из Куч-Бихара тоже приобщился к этому безобидному
развлеченью. Сначала он проявлял осторожность – вставлял сигарету в мундштук,
но очень скоро отбросил его, и стал затягиваться не хуже Антонио. Я набрал
много очков, но отложил ружье и отказался стрелять в Джорджа Сэвирса, потому
что он был единственным врачом в доме, а мы еще только начали веселиться. Ну и
повеселились, можно сказать.
Пятая в этом сезоне встреча на арене Антонио и Луиса Мигеля
состоялась во время четвертой корриды в Валенсии. Быки были с фермы Самуэла
Флореса. Третьим матадором был Грегорио Санхес. День выдался пасмурный, гнетуще
душный. В первый раз за ферию все билеты были проданы. Первый бык Луиса Мигеля
оказался нерешительным, уже кинувшись, начинал тормозить и охотнее всего
занимал оборонительную позицию. Мигель работал с ним старательно и умело. Бык
упорно тыкался мордой в песок, а Мигель настойчиво заставлял его поднять
голову, чтобы принять смертельный удар. С таким быком любой матадор намучился
бы. Однако Луис Мигель убил его ловко и довольно быстро со второго раза. Это
было не то, что публика хотела получить за свои деньги, но ничего другого Луис
Мигель ей предложить не мог, и большинство зрителей это понимало и аплодировало
ему. Он вышел на вызовы один раз и вернулся к барьеру злой, с плотно сжатыми
губами.
