Антонио показал все классические, по-настоящему опасные
приемы, какие только можно проделать с быком, а потом исполнил все пассы
сначала, еще лучше, еще виртуознее. Публика бешено аплодировала, и президент
присудил ему оба уха.
Луис Мигель изо всех сил старался отыграться на втором быке
и потому становился на оба колена и взмахивал плащом, держа его в одной руке.
Такой прием называется larga cambiada, он очень эффектен и красив, но это
далеко не так опасно, как медленно пропускать мимо себя быка, держа плащ обеими
руками. Но публике такая работа нравится, и недаром, а Луис Мигель большой
мастер этого приема.
С бандерильями он был великолепен. Одну пару он вонзил так
изумительно, что просто глазам не верилось. Бык стоял у самого барьера, бока
его раздувались, с одного плеча стекала кровь из раны, нанесенной копьем, глаза
неотступно следили за Луисом Мигелем, который медленно приближался к нему,
широко раскинув руки, держа бандерильи под прямым углом остриями вперед. Мигель
миновал черту, где должен был бы подозвать быка и заставить его кинуться,
миновал черту, где еще можно было вонзить бандерильи без серьезного риска,
миновал черту, где бык, не спускавший с него глаз, должен был обрести
уверенность, что достанет его рогом. Когда расстояние сократилось до трех
шагов, бык кинулся, Луис Мигель, изогнувшись влево, всадил обе заостренные
палочки, оперся на них, перебросил тело через голову быка и выпрямился с другой
стороны.
Когда Луис Мигель взялся за мулету, он и бык стояли близко у
барьера, как раз под нами. Я слышал, что он говорит быку, слышал дыхание быка и
стук бандерилий, когда тот проходил под мулетой у самой груди Мигеля. Бык
получил только одну рану от копья пикадора, но глубокую. Мышцы шеи у него были
крепкие, и Мигель заставлял его высоко вскидывать голову, чтобы он тем ниже
опустил ее к моменту последнего удара. Но бык истекал кровью и быстро терял
силы.
Мигель обращался с ним бережно, очень мягко увел его на
середину арены, но бык слабел с каждой минутой и двигался вяло. Наконец он, как
доигранная граммофонная пластинка, сошел на нет, и тогда Мигель, убедившись,
что бык больше играть не желает, сам затеял с ним игру. Он гладил его рога и
приставлял локоть к его лбу, делая вид, будто говорит с ним по телефону. Бык
меньше чем когда-либо мог ответить ему сейчас, когда он выдохся, потеряв
столько крови, и уже не способен был кинуться. Мигель несколько раз хватал его
за рог, пытаясь сдвинуть его с места, а потом поцеловал быка в морду. Теперь
уже Мигель проделал над быком все, что мог, разве что не предложил руку и
сердце, и ему оставалось только убить его. Мигель потерял быка, слишком хорошо
поработав бандерильями. Но тогда этого не было видно.
Бык ничем не помогал Мигелю вонзить шпагу. Чтобы не уступить
первенство Антонио, он должен был теперь броситься на быка, с одного удара
всадить шпагу до отказа, точно в положенное место, и прихлопнуть эфес ладонью.
Он не мог этого сделать. Он пытался пять раз, но шпага не входила в загривок.
Она не натыкалась на кость, она просто не входила. Зрители недоуменно молчали.
Они видели, что с Мигелем что-то неладно, но не понимали, что и как могло
случиться. Они не знали тех обстоятельств, которые привели к такому результату.
Я подумал, что это Антонио своей блестящей работой сразил
Мигеля, и мне было жаль его. Потом я вспомнил, что, выступая в Туделе, он тоже
с трудом убил быка и кто-то из зрителей запустил в него бутылкой, и, может
быть, это живет в его подсознании и не дает ему нанести удар – как бывает со
стрелком, когда у него однажды дрогнет рука. Но так или иначе, он уже не мог
убить как надо, и после пятой попытки, заставив истекающего кровью, понурого
быка почти ткнуться мордой в распластанную на песке мулету, он прикончил его
ударом дескабельо в шею.
Не знаю, хорошо ли спал Луис Мигель последние ночи перед первым
решающим боем в Валенсии. Говорили, что он очень поздно ложился, но так всегда
говорят, после того как что-нибудь случится. Одно я знаю: он волновался перед
боем, а мы нет. Я не приставал к Мигелю, не задавал ему никаких вопросов,
потому что теперь я уже окончательно принадлежал к лагерю Антонио. Мы все еще
были друзьями, но, после того как я внимательно присмотрелся к его работе с
быками различных пород и повадок, у меня не осталось сомнений, что Луис Мигель
– великий матадор, но Антонио – величайший. Я был убежден, что, если бы Антонио
не слишком заносился, они оба могли бы заработать кучу денег, – для этого
нужно было только, чтобы они снизили свои требования и чтобы им платили
поровну. Если же Антонио не станут платить столько же, он до тех пор будет
обострять борьбу, пока Луис Мигель, попытавшись сравняться с Антонио или даже
превзойти его, не погибнет на арене или получит такую тяжелую рану, что уже
выступать не сможет. Я знал, как беспощаден Антонио, знал его исступленную,
непримиримую гордость, не имеющую ничего общего с самомнением. За этой
гордостью скрывалось многое, и была в ней темная сторона.
Сатанинской гордости в Луисе Мигеле было не меньше, если не
больше, чем в Антонио, и он ничуть не сомневался в своем превосходстве, на что
были некоторые основания. Он так долго утверждал, что он лучший из всех, что
сам в это уверовал. То было не просто мнение о своей работе, то была слепая
вера. Теперь Антонио сильно пошатнул его веру в себя, и сделал он это,
вернувшись на арену после тяжелого увечья, и, кроме одного раза, так бывало
всегда, когда они вместе выступали. Но до сих пор всегда участвовал еще и
третий матадор, и Луиса Мигеля утешала мысль, что это затрудняет сравнение его
работы с работой Антонио. Луису Мигелю ничего не стоило затмить любого третьего
матадора. Теперь же в Валенсии ему предстояло сразиться с Антонио один на один.
Дело нешуточное для любого из матадоров, кто видел Антонио в этом сезоне, а тем
более если тебе платят больше, чем ему. Антонио несся, словно река в половодье,
так было весь этот год и весь минувший. Накануне боя в Валенсии мы сделали
рискованный опыт – как лучше провести день, – и риск себя оправдал.
Мы провели этот чудесный буйный день на пляже, вылезая из
воды только затем, чтобы поесть и поиграть в футбол. После полудня мы решили не
идти на бой быков, а разложить костер и торжественно сжечь наши билеты. Но
побоялись, как бы не накликать беду, и еще поиграли в футбол, а потом до
сумерек купались, заплывая очень далеко, а на обратком пути к берегу борясь с
сильной волной, относившей нас в сторону. Все мы смертельно устали и рано
завалились спать, как очень здоровые утомленные дикари.
Антонио спал отлично и проснулся отдохнувшим, в отличном
настроении. Я только что вернулся с жеребьевки. Быки были с фермы Игнасио
Санчеса и Луису Мигелю и Антонио достались равноценные быки. Ночью поднялся
ветер, небо покрылось тучами. Ветер был сильный, порывистый, и казалось, сейчас
не конец июля, а глубокая осень.
– Кости ломит? – спросил я Антонио.
– Ничуть.
– Ноги не болят? – У меня правая ступня распухла,
оттого что я гонял мяч босиком.
