– И ноги не болят. Чувствую себя отлично. Как погода?
– Ветрено, – сказал я. – Даже очень.
– Может, уляжется, – сказал он.
К началу корриды ветер не улегся, и когда первый бык Луиса
Мигеля вышел на арену, по небу неслись черные тучи, солнца не было и сила ветра
достигала десяти баллов. Перед боем я заходил к Луису Мигелю пожелать ему
удачи. Он дружески улыбнулся мне своей чарующей улыбкой, как обычно в таких
случаях. Но и он и Антонио глядели сурово и сосредоточенно, когда во главе
своих куадрилий пересекали арену и, поклонившись президенту, подошли к барьеру.
Когда Мигель окончил работу с третьим быком, ему оставалось
только удачно убить, чтобы завоевать ухо. Но рука не слушалась его. Механизм
разладился, и он только с четвертой попытки нанес смертельный удар. Уже
темнело, и ветер дул с прежней силой. На арену въехала поливочная машина, и,
пока струйки воды прибивали взметаемый ветром песок, в кальехоне царило почти
полное молчание.
Мы все страдали за обоих матадоров, зная, какое это
испытание – работать на ветру.
– Не повезло им с погодой, – сказал мне Доминго,
брат Луиса Мигеля.
– И ветер все сильней.
– Придется свет зажечь, – сказал Пепе, другой брат
Луиса. – После этого быка станет совсем темно.
Мигелильо смачивал боевой плащ Антонио, чтобы он был тяжелее
и не так разлетался от ветра.
– Страх как задувает, – сказал он мне. –
Просто беда. Но он может. Он справится.
Я прошел дальше по кальехону.
– Не понимаю, что со мной творится, – сказал Луис
Мигель, который стоял в проходе, облокотившись на барьер. – Никуда не
гожусь со шпагой. – Он говорил равнодушным тоном, словно речь шла о ком-то
другом или о каком-то непонятном ему загадочном явлении. – Остался еще
один. Может быть, с этим, последним, все будет хорошо.
Друзья заговаривали с ним, но он, не слушая их, смотрел на
арену. Антонио ни на что не смотрел и думал о ветре. Я постоял подле него,
облокотившись на барьер, и мы не обменялись ни словом.
Третий бык Антонио потерял много крови от бандерилий и больше
ни в чем не желал участвовать. Чтобы поставить его в нужное положение для удара
шпагой, Антонио пришлось действовать мулетой, словно парусом в шторм. Он с
трудом, одной силой рук, удерживал ее, потому что мулета, натянутая воткнутой в
нее шпагой, раздувалась от ветра, как парус. Я знал, что уже много лет у него
побаливает правое запястье и перед каждым боем его стягивали бинтом, чтобы оно
не подвело при ударе шпагой. Теперь он не думал об этом, но, когда он занес
шпагу, запястье чуть вильнуло, и шпага не вошла под прямым углом. Вернувшись в
проход, он стал возле меня. Лицо его было строго, даже сурово, а рука повисла,
как у паралитика. Вспыхнул свет, и я увидел такой мрачный блеск в его глазах,
какого никогда не видел у него ни на арене, ни вне ее. Он начал что-то
говорить, но тут же умолк.
– Что такое? – спросил я.
Он покачал головой, глядя на упряжку мулов, вывозивших с
арены мертвого быка. В ярком свете видно было, что борозду, проложенную быком,
уже заносит песком, хотя с тех пор, как поливали арену, и четверти часа не
прошло.
– Эрнесто, ветер ужасный, – проговорил он
странным, жестким голосом.
Я никогда не слышал, чтобы на арене у него менялся голос,
разве что когда он злился, но тогда голос звучал ниже, а не выше. Да и сейчас
он звучал не выше обычного, и в нем не слышалось жалобы. Он просто
констатировал факт. Мы оба знали, что случится беда, но это было единственное
мгновение, когда мы не знали, с кем именно она случится. Оно длилось ровно
столько, сколько потребовалось Антонио, чтобы произнести эти три слова. Он взял
у Мигелильо стакан воды, прополоскал рот и, не обращая внимания на боль в руке,
потянулся за своим плащом.
Последний бык Луиса Мигеля стремительно выбежал на залитую
светом арену. Это был крупный бык, с настоящими рогами и очень резвый. Он
загнал одного бандерильеро за барьер и несколько раз всадил левый рог в
деревянные доски бурладеро[4]. Увидев пикадора, он понесся на него и сразу
опрокинул лошадь. Луис Мигель работал плащом уверенно, но осторожно. Из-за
сильного ветра его основной недостаток – слабые вероники – обнаруживался
особенно отчетливо, а эффектные пассы с накинутым на плечи плащом были
невозможны. Бык явно нервничал и проявлял склонность тормозить задними ногами,
поэтому Мигель решил отказаться от бандерилий. Зрителям это не понравилось. Они
платили большие деньги за билеты, рассчитывая увидеть, как Луис Мигель вонзает
бандерильи. Он знал, что теряет благосклонность публики, но надеялся
удовлетворить ее хорошей фаэной. Он поставил быка в наиболее защищенное от
ветра место, у самого барьера, и протянул ему смоченную и залепленную песком
мулету. Потом он потребовал еще воды и вывалял мулету в песке, чтобы она стала
тяжелей.
Держа в руках мулету и шпагу, Луис Мигель плавно и
размеренно два раза пропустил быка мимо себя. Он видел, что бык еще не усмирен,
и потому заставил его еще четыре раза пройти под мулетой, держа её в правой
руке. Потом он увел быка на середину арены, так как быку, видимо, надоели доски
барьера. Мигель проделал тот же прием еще два раза, и теперь бык покорно подчинялся
его воле. Когда же он в третий раз поднял мулету, ветер подхватил ее, и бык,
просунув под нее морду, вскинул Луиса Мигеля на рога и швырнул на песок.
Антонио уже бежал к быку, чтобы увести его плащом, но прежде, чем кто-нибудь
подоспел на помощь, бык три раза боднул лежащего навзничь Мигеля, и я очень
ясно увидел, как правый рог вошел в пах.
Антонио отвлекал быка, а Доминго, спрыгнувший на арену в ту
же минуту, как Луис Мигель упал, оттаскивал его подальше от рогов. Доминго,
Пене и бандерильеро подняли его и побежали с ним к барьеру. Мы все помогли
поднять его в кальехон и побежали к воротам под трибунами, потом по коридору,
ведущему в операционную. Я поддерживал его голову. Луис Мигель зажимал руками
рану, а Доминго большим пальцем надавливал на живот повыше ее. Кровотечения не
было, и мы понимали, что рог не задел бедренной артерии.
Луис Мигель был совершенно спокоен и очень вежлив и мил со
всеми.
– Благодарю вас, Эрнесто, – сказал он, когда я
спустил его голову на подушку, в то время как его раздевали и доктор Тамамес
разрезал его штаны вокруг раны. Оказалось, что рана только одна – в паху, с
правой стороны. Рана была круглая, около двух дюймов в поперечнике, с синими
краями. Кровоизлияние было только внутреннее.
