В последней стадии боя Антонио показал такую фаэну, что дух
захватывало каждый раз, когда он томительно медленно пропускал быка под
мулетой, ибо, заторопись он хоть самую малость, бык отвернулся бы от красной
тряпки и кинулся на него. Этот стиль работы наиболее опасный из всех, и на
своем последнем быке Антонио показал совершенный его образец.
Оставалось только одно – убить безукоризненно чисто, без
всяких поблажек, вонзить шпагу абсолютно точно, не выбирая места ни чуточку
ниже, ни на волосок в сторону, чтобы уменьшить риск натолкнуться на кость.
Антонио свернул мулету, нацелился на самую высокую точку между лопатками быка
и, перегнувшись через правый рог, низко держа мулету левой рукой, нанес удар.
Когда Антонио, выпрямившись, отделился от быка, длинный стальной клинок,
пошедший до отказа, уже перерезал аорту. Бык дрогнул, зашатался, перебирая
копытами, рухнул, задрав ноги, – и второе mano a mano окончилось.
Важно было то, что соперники провели почти безупречную корриду,
не запятнанную ни трюками матадоров, ни темными махинациями антрепренеров или
подрядчиков. Плохо было то, что эта коррида едва не кончилась для Луиса Мигеля
смертью или непоправимым увечьем. И случилось бы это в безветренный день, во
время работы с отличным, храбрым быком, не имеющим никаких изъянов. Это было
очень плохо для такого матадора, как Луис Мигель, поскольку обычно великий
матадор убивает быка, а не бык убивает великого матадора, и все это знали, хотя
никто об этом не говорил. Соперничество с Антонио чуть не стоило ему жизни в
Валенсии и легко могло кончиться его гибелью в Малаге.
Еще в Памплоне Хотч и Антонио придумали меняться ролями.
Антонио очень гордился тем, что в нем совмещаются две личности – человек и
тореро. Как-то я показал ему снимок в парижском еженедельнике, где был
изображен Антонио, посвящающий быка Жану Кокто на одной из французских арен, и
он сказал:
– Это не я.
– Лицом он очень похож на тебя.
– Вовсе это не я. Это – тореро.
Он очень неодобрительно относился к тому, что я надписываю
свои книги, купленные посторонними людьми, «другу» или «от друга».
– Как ты можешь так писать, если он никакой тебе не
друг? Во-первых, это обман, а во-вторых, слишком много чести для человека, который
ничем ее не заслужил.
– Не вижу тут ничего особенного, – сказал я.
– Напрасно, – возразил он, – нам с тобой
нельзя делать такие вещи.
– Может, это делает не человек, а писатель, –
сказал я.
– Не делай этого, – повторил он. – Тебе это
не подобает.
Сперва он вывел теорию, что человек не отвечает за то, что
тореро вынужден делать из вежливости. Человек отвечает только за то, что тореро
делает с быком, и за его отношения с другими тореро.
Потом ему захотелось большего покоя и в частной жизни, и он
придумал меняться ролями с Хотчем, которого называл Пекас или Эль Пекас –
«Веснушки». Хотч ему очень нравился.
– Пекас, – говорил он, – вы Антонио.
– Очень хорошо, – отвечал тот. – А вы
принимайтесь за сценарий по Папиной книге.
– Скажите ему, что я уже работаю над ним. Половина
готова, – говорил мне Антонио. – Ох, и устал я сегодня – и писал, и в
бейсбол играл.
Но накануне корриды ровно в полночь Антонио говорил:
– Теперь вы опять Пекас. А я Антонио. Может, вы хотите
и дальше быть Антонио?
– Скажите ему, пусть теперь он будет Антонио, –
говорил Хотч. – Не возражаю. Но на всякий случай не мешает сверить наши
часы.
В канун корриды в Сьюдад-Реале, куда нам предстояло ехать и
где Антонио опять должен был выступать вместе с Луисом Мигелем, разговор
затянулся далеко за полночь. Антонио хотел, чтобы Хотч надел один из его
костюмов и вышел ка арену, как sobre-saliente – запасной матадор, который
обязан будет убить быков, если и Луис Мигель и Антонио получат ранения. Он
хотел, чтобы Хотч превратился в Антонио на весь день боя и во время боя. Это
было абсолютно противозаконно, и я не знаю, какая кара постигла бы нас, если бы
кто-нибудь уличил Хотча. Разумеется, он не мог быть настоящим sobre-saliente,
но Антонио хотел, чтобы он вообразил себя матадором. Он выйдет на арену вместе
с бандерильеро Антонио, и все подумают, что он запасной матадор. Другого не
будет.
Было много шансов за то, что Луис Мигель получит рану или
увечье. В двух из последних трех состязаний с Антонио он получал либо ранение,
либо увечье, либо ушибы. Но однажды во Франции Луис Мигель взял с собой на
арену своего приятеля, графа Теба, племянника покойного герцога Альба, выдав
его за члена своей куадрильи, и вот теперь Антонио вознамерился взять с собой
Хотча.
– Хотите, Пекас? – спросил Антонио.
– Еще бы, – ответил Хотч. – Всякий захочет.
– Вот за это люблю. Теперь понимаете, почему я хочу
быть Эль Пекас? Всякий захочет.
Мы вкусно и неприхотливо позавтракали в битком набитом
шумном ресторане при старой темной гостинице с узкой лестницей, с номерами без
ванны и душа. Город был переполнен крестьянами, съехавшимися из всех окрестных
деревень. Сьюдад-Реаль расположен на краю обширного винодельческого района,
поэтому вино лилось рекой и настроение было приподнятое. Хотч и Антонио
одевались в маленьком номере Антонио, и мне еще не доводилось видеть таких
беззаботных приготовлений к бою быков. Обоих одевал Мигелильо.
– А точнее – что я должен делать? – спросил Хотч.
– Перед выходом делайте то же, что я. Хуан поставит вас
на ваше место. Потом выходите на арену в точности так, как все, и делайте то
же, что я. Потом зайдите за барьер, станьте возле Папы и делайте то, что он вам
велит.
– А что мне делать, если придется убивать быков?
– Вы что – трусите?
– Просто хочу знать.
– Папа все в точности скажет вам по-английски. В чем вы
сомневаетесь? Папа заметит каждую мою ошибку или ошибку Мигеля. Это его
ремесло. Он этим деньги зарабатывает. Он вам объяснит, в чем наши ошибки, а вы
слушайте внимательно и не повторяйте их. Потом он вам объяснит, как нужно
убивать быка, и вы так и делайте.
– Держитесь поскромнее, Пекас, – сказал я. –
Нехорошо, если вы сразу затмите остальных матадоров. Это будет не
по-товарищески. Подождите хоть до вашего вступления в союз.
– А можно мне сейчас вступить в союз? – спросил
Хотч. – Деньги у меня есть.
