В то лето, когда мы впервые увидели Антонио на арене, Луис
Мигель Домингин уже не выступал. Незадолго до того он купил скотоводческую
ферму близ Саэлисеса, на дороге Мадрид – Валенсия, и назвал ее «Вилла Мир».
Отца его я знал давно. Отец был родом из Кисмондо в провинции Толедо и считался
неплохим матадором в те времена, когда в Испании было два великих матадора.
Уйдя с арены, он превратился в энергичного и хитрого дельца: это он открыл и
представил публике Доминго Ортега. У Домингина и его жены было трое сыновей и
две дочери. Все три сына стали матадорами. Я не видел на арене ни одного из
них. Но от людей, мнению которых я доверяю, мне приходилось слышать, что
старший, Доминго, превосходно умел наносить быку завершающий, смертельный удар,
однако этим его достоинства и ограничивались. Пепе был первоклассным,
совершенно исключительным бандерильеро и с другими элементами боя справлялся
недурно. Луис Мигель обладал подлинным талантом, который сказывался во всем, он
отлично владел бандерильями и вообще был то, что в Испании называется torero
muy largo, иначе говоря, имел богатый репертуар пассов и грациозных
телодвижений, легко подчинял быка своей воле и убивал его со всем возможным
мастерством.
Домингин-отец обделывал свои дела в «Сервесерия Алемана»,
отличном кафе с пивным залом на Пласа-Санта-Ана в Мадриде, постоянным
посетителем которого я был в течение многих лет. Тут же, за углом, был дом, где
жило все семейство. Это он, Домингин-отец, помогал Мэри выбрать запонки мне в
подарок ко дню рождения, и он же пригласил нас по дороге в Валенсию заехать
позавтракать к Луису Мигелю на его новую ферму. Джанфранко должен был вернуться
в Италию, а мы – Мэри, я и Хуанито Киктана, старый наш знакомец,
повстречавшийся нам в Мадриде, – поехали дальше, и в знойный летний
кастильский полдень, когда горячий ветер из Африки взметал тучи соломенной пыли
над токами, расположенными у дороги, мы остановились перед домом, от которого
веяло тенью и прохладой. Луис Мигель был неотразим – высокий, смуглый,
узкобедрый, с чуть длинноватой для матадора шеей, с неулыбающимся, слегка
презрительным лицом, на котором сквозь профессиональную надменность вдруг
проступала веселая усмешка. Мы застали там Антонио с Кармен, младшей сестрой
Луиса Мигеля. Это была смуглая красавица, великолепно сложенная. Они с Антонио
собирались пожениться этой осенью, и по каждому их слову и движению видно было,
как они влюблены друг в друга.
Мы посмотрели стадо, побывали на птичьем дворе и в конюшне,
и я даже вошел в клетку, где сидел недавно пойманный близ фермы волк, чем
доставил большое удовольствие Антонио. Волк был здоровый на вид, и можно было
не опасаться, что он бешеный, поэтому я решил, что ничем не рискую – ну, укусит
в крайнем случае, – а мне очень хотелось войти и поиграть с ним. Он меня
встретил очень дружелюбно, почуял, должно быть, любителя волков.
Мы увидели новенький бассейн для плавания, в котором еще
даже не было воды, и полюбовались бронзовой статуей Мигеля в натуральную
величину, – не каждому удается при жизни украсить свое жилище таким предметом.
Мне живой Мигель понравился больше, чем его статуя, хотя статуя, пожалуй,
выглядела чуточку благороднее. Но это нелегкое дело – выдерживать постоянное
соревнование со своей собственной статуей в своем собственном доме. Впрочем, в
этом году Мигель оставил статую в этом соревновании далеко позади. Статуя так и
осталась статуей, а Мигель показал себя в беде лучше и достойнее всех, кого я
когда-либо видел в беде, а я видел многих.
Мы прекрасно провели время в доме Луиса Мигеля (друзья зовут
его просто Мигель), пили сангрию – род лимонада с красным вином и на славу
позавтракали перед отъездом. После этого мы ни Мигеля, ни Антонио не видели до
1954 года, до нашего возвращения из Африки. Но еще на борту парохода мы
получили телеграмму от Антонио, выступавшего в это время в Малаге. Он нам желал
счастливого пути. И после нашей аварии в Марчисон-Фоллз и пожара в Бутиабе,
когда мы наконец добрались до такого места, где можно было достать другой
самолет, первая телеграмма, полученная нами в Энтеббе, тоже была от него.
Мигеля я увидел опять в мае 1954 года в Мадриде. Он пришел к
нам в номер в отель «Палас», где все собрались после очень неудачной корриды,
происходившей в дождливый, ветреный день. Было полно людей, стаканов и дыма и
слишком много разговоров о том, о чем лучше было бы позабыть. У Мигеля был
ужасный вид. Когда он в форме, он похож на Дон-Жуана пополам с Гамлетом, но в
этот шумный вечер он был небрит, выглядел утомленным и похудевшим и весь как
будто сник. Он пришел прямо из больницы, где лежала Ава Гарднер, страдавшая от
жестоких болей, причиняемых какими-то камнями, которые проходят или, напротив,
не могут пройти, и я потом узнал, что Мигель сутки дежурил у ее постели, делая
все, что может сделать врач или сиделка, чтобы облегчить боль. Я навещал Аву в
больнице, и она сама рассказала мне, как трогательно он за ней ухаживал.
Мигель все еще не вернулся на арену, но уже подумывал о
выступлениях во Франции, и несколько раз я ездил с ним на берег Гвадаррамы, где
он тренировался на молодых бычках, желая определить, сколько времени ему
потребуется, чтобы снова войти в форму. Мне нравилось смотреть, как он
работает, упорно, настойчиво, не щадя сил и не давая себе отдыха, а если он
чувствовал, что начинает уставать или что у него сдает дыхание, то все же заставлял
себя продолжать и не успокаивался, пока не доводил быка до изнеможения. Тогда
он принимался работать с другим быком, обливаясь потом и стараясь выровнять
дыхание в короткие паузы перед вступлением нового быка в борьбу. Мне нравились
его гибкость, его быстрота, его манера работать с быком, умело используя свои
природные данные, его великолепные ноги, мгновенность его реакции,
неисчерпаемое разнообразие его пассов и поистине энциклопедическое знание быка.
Было наслаждением смотреть, как он работает, тем более что дождливая полоса
кончилась и кругом было по-весеннему хорошо. Одно только меня огорчало. Его
стиль не волновал меня.
Мне не нравилось, как он работает плащом. Я перевидал всех
великих мастеров этого искусства, начиная с Бельмонте, открывшего современный
период в истории боя быков, и уже там, в предгорьях Гвадаррамы, я сразу понял,
что Мигель не принадлежит к их числу.
Впрочем, это была всего лишь частность, которая не мешала
мне находить большое удовольствие в его обществе. У него был острый, язвительный
ум, и, когда он одно время гостил у нас на Кубе, я узнал от него много
интересного о самых разных вещах. Он не только умен, но и хорошо умеет выражать
свои мысли, а кроме того, одарен разнообразными способностями, ничего общего не
имеющими с боем быков. Я знаю всех его родных и должен сказать, что это на
редкость интеллигентная семья. Мне и раньше приходилось встречать его братьев,
Доминго и Пепе, но я совершенно не представлял себе тогда, какие это
образованные и умные люди, и, хоть я знал, что Кармен, их сестра, не только
хороша собой, но и собеседница прекрасная, лишь в 1956 году, когда Мэри и я
стали часто встречаться с Кармен и Антонио, я понемногу оценил в полной мере
достоинства этой удивительной семьи.
