Когда едешь по незнакомой дороге, все расстояния словно
удлиняются, трудные участки пути кажутся еще трудней, опасные повороты еще
опаснее, а крутые спуски выглядят совсем отвесными. Как будто ты снова стал
мальчиком или подростком. Но путь из Малаги в Гренаду через горный перевал –
нешуточное дело, даже если знаешь каждую извилину этого пути, каждый объезд, который
может облегчить задачу. В этот раз, с шофером, рекомендованным Биллу кем-то из
знакомых, это было просто ужасно. Он все повороты делал не так, как нужно. Он
только и знал, что сигналил, – как будто это могло вовремя остановить
какой-нибудь встречный грузовик, нагруженный до отказа, – и у меня не раз
душа уходила в пятки и на спусках и на подъемах. Я старался смотреть на долины,
на фермы и на маленькие каменные городки, остававшиеся внизу, под нами, на
ломаные линии горных хребтов, сбегавших к морю. Я видел темные, голые стволы
пробковых дубов, с которых уже месяц назад срезали кору, заглядывал в глубокие
расселины, открывавшиеся на поворотах, провожал глазами дроковые поля с
плешинами известняка, уплывавшие к каменистым кручам, и поневоле терпел всю несуразицу
этой езды, порой лишь пытаясь советом или сдержанным приказанием отвести
неминуемую гибель.
В Хаэне наш шофер чуть не сбил человека, переходившего
улицу, потому что несся с идиотской скоростью, не думая о пешеходах. После
этого он стал больше прислушиваться к советам, да и дорога теперь пошла лучше,
и мы благополучно пересекли в Байлене долину Гвадалквивира, поднялись на плато
и опять поехали по горной местности, вдоль Сьерра-Морены. Мы проезжали
каменистые кручи Навас-де-Толоса, где христианские короли Кастилии, Арагона и
Наварры наносили когда-то поражения маврам. Эти места удобны и для обороны и
для наступления (если уже взят перевал), и сейчас, сидя в быстро несущейся
машине, странно было думать о том, каково было продвигаться по этой самой местности
16 июля 1212 года и как выглядели тогда эти голые горные луга.
Крутой и извилистый подъем привел нас к перевалу
Деспеньяперрос, который служит границей между Андалузией и Кастилией. Андалузцы
говорят, что северней этого перевала не родился еще ни один стоящий матадор.
Дорога и здесь отличная и хорошему водителю не сулит никакой опасности, а на
самом верху есть несколько ресторанчиков и гостиниц, с которыми нам предстояло
близко познакомиться этим летом. Но в тот день мы спешили, благо ехать было теперь
легко, и остановились только в первом городке после перевала, у дома, за
которым дорога сразу резко шла под уклон. На крыше этого дома два аиста вили
гнездо. Оно еще не было готово, и между аистами шла любовная игра. Самец клювом
поглаживал самке шею, а она то смотрела на него с аистиной нежностью, то
отводила глаза, и он снова принимался гладить ее шею. Мы остановились, и Мэри
сделала несколько снимков, хотя освещение было неважное.
Мы вспомнили, как в 1953 году, на пути в Африку, мы прочли
большую статью, напечатанную в иллюстрированном французском журнале, о том, что
аисты в Европе почти перевелись и, вероятно, обречены на вымирание, и как
поздней зимой того года мы видели тысячи аистов, летевших из Эфиопии за тучами
саранчи и других вредителей, являющихся бичом Африки. Эти два аиста были
первыми, которых нам привелось увидеть в Испании, но в течение лета мы их
встречали сотнями. За тридцать пять лет я еще не видел такого множества аистов.
Поздней мы часто ездили по этой дороге и видели, как вывелись в гнезде два
птенца и как отец и мать кормили и воспитывали их; а когда мы последний раз
проезжали мимо, уже в конце октября, гнездо было пусто: вся семья улетела.
Когда мы спустились в долину Вальдепеньяс, виноградные лозы
были не выше ладони, и бесконечные акры виноградников гладью стлались до
подножия гор, темневших вдали. Вино Вальдепеньяс хорошо пить поутру в
какой-нибудь мадридской таверне, в компании старых знакомых, таких же ранних
пташек, как и ты. Это вино без претензий. Оно жестковатое и чистое на вкус, и
от него внутри разгорается несильный, быстро гаснущий огонь, после которого не
остается пепла, и если ты согрелся, то пить больше не хочется. В жаркий день
оно сохраняет прохладу в тени и на ветру. Оно холодит, а потом поддает жару –
немного, лишь бы заявить о себе. Второй стакан снова холодит, а жару поддает,
только если это требуется, чтобы мотор работал. Вальдепеньяс – шампанское
бедняков, но ведерки со льдом для него не нужны. Эти гроздья так созревали и из
них так давили сок, чтобы можно было пить вино при любой температуре; а
перевозят его в обыкновенных бурдюках. Мы ехали по хорошему шоссе, недавно
проведенному через этот винодельческий край, и смотрели, как вспархивают
куропатки с обочин грунтовой дороги, идущей параллельно новому шоссе, и к
вечеру уже были в Мансанаресе, где и остановились в гостинице на ночлег. До
Мадрида отсюда было всего сто семьдесят четыре километра, но нам хотелось
проделать этот путь при дневном свете, к тому же бой быков должен был начаться
завтра только в шесть часов вечера.
Рано утром мы с Биллом Дэвисом вышли из гостиницы, где все
еще спали, и спустились в центр этого старого ламанчского городка, мимо низкой
оштукатуренной ограды, за которой лежала арена боя быков – та самая арена, где
Игнасио Санчес Мехиас получил роковую рану в бою, воспетом Лоркой; потом узкими
улочками вышли на соборную площадь и попали в толпу горожан, возвращавшихся с
базара. Базар был шумный, людный, привоз большой, но многие из покупателей
жаловались на дороговизну, особенно рыбы и мяса. После Малаги, где говорят на
незнакомом мне диалекте, так приятно было слышать чудесную звонкую испанскую
речь и понимать каждое слово.
Пожилой испанец подошел ко мне и сказал:
– Не покупайте ничего. Слишком дорого. Я ничего не
купил.
– Что же вы будете есть?
– А я подожду до конца базара, – сказал он. –
К концу они волей-неволей кое на что спустят цены.
– Если говорить о рыбе, то вам не придется долго ждать.
– Верно, – сказал он. – Вон к тем сардинам
скоро уже можно будет подступиться. Я ведь здешний. Мне спешить некуда. Но вы
ничего не покупайте. Будьте примером для других.
Мы выпили в таверне кофе с молоком, макая в него ломти
вкусного хлеба, и довершили завтрак стаканчиком-другим вина и манчегским сыром.
Белое вино было вкуснее красного. Город остался в стороне от нового шоссе, и
человек за стойкой сказал мне, что в таверне теперь редко увидишь приезжего.
– Мертвый стал город, – сказал он. – Только в
базарные дни и оживает немного.
– Как с вином в нынешнем году?
– Сейчас еще рано говорить, – ответил он. –
Вы знаете столько же, сколько я. Обычно у нас хорошо и всегда одинаково.
Виноград растет, как сорняк.
– Я люблю ваше вино.
– Я сам его люблю, – сказал он. – Оттого и
ругаю. Чего не любишь, то не ругаешь. Так уж повелось теперь.
